«Черт! – остановился Акинфиев. – Ну конечно! Призывались разными военкоматами, направлялись в разные воинские части, стало быть, единственное место, где они могли встречаться, – сборный пункт! Просто, как все гениальное!..»

Он хотел позвонить Зуброву из автомата, однако рассудил, что освобождения от работы ему никто не давал. Но даже если бы оно у него и было – ложись, значит, и помирай (нужно спрятать за работой недуг или спрятаться от него самому). Еще неизвестно, на чем держится человеческий организм и почему бесконечно циркулирует в нем кровь, почему стучит и стучит сердце – может, как раз на этой самой работе все и построено, и она, как батарейка, крутит и крутит колесико, пока не сядет совсем.

Старик спустился в метро и поехал в прокуратуру, преодолевая «неяркие симптомы» повышенной утомляемости и равнодушия к тому, что раньше увлекало.

В коридорах прокуратуры было оживленно. Со стариком все раскланивались, запоздало поздравляли с прошедшим праздником, и даже Шелехов любезно справился о здоровье.

– «Покой – наилучшее лекарство», – не без задней мысли процитировал Акинфиев древнего лирика и вошел к себе.

Через пять минут он сидел в окружении коллег в кабинете Зуброва и выслушивал последние новости. Блестели глаза Микроскопа, довольно почесывал бороденку Жора Глотов, расхаживал из угла в угол прокурор Демидов, пыхтя сигареткой. Опер Рыбаков, казалось, был сдержаннее остальных, но Акинфиев знал, что этот парень подобен механической игрушке, заведенной на ключик, которую крепко держат в руке: стоит разжать пальцы, и пружина начнет раскручиваться. Скоро всеобщее возбуждение передалось и старику.

– Нужно прошерстить сборный пункт, где содержались призывники до отправки в воинские части, – сказал Акинфиев, выслушав молодого руководителя группы.

– Уже сделано, Александр Григорьевич, – кивнул Зубров. – Занимаемся.

Появился милицейский следователь Киреев, сияющий, как надраенный самовар.

– Есть! – сообщил он с порога.

– Ну? – хором выдохнули собравшиеся.

– Пять с половиной килограммов весом! В половине двенадцатого дня. – Киреев пробежал по лицам маленькими круглыми глазками и обнажил длинные, желтые, как у курящей лошади, зубы.

– Что… пять с половиной килограммов? – спросил Демидов.

– Да сын у меня! Сын! – воскликнул Киреев, и глаза его вдруг затуманились.

Десять секунд понадобилось всем, чтобы переключиться от смерти к новой жизни. От рукопожатий, похлопываний по плечу, поздравлений и пожеланий Киреева даже зашатало. Как‑то не поворачивался язык спросить счастливого отца о результатах визита в транспортное УВД.

Мало‑помалу все успокоились, придя к общему заключению, что дело это нужно обмыть непременно, ибо рождение – самое великое событие в жизни, а остальное – всего лишь приложение к нему. Но в то же время все поняли: за бутылкой никто не побежит до тех пор, пока не будет подведена черта поиску. Никто не сказал вслух, но все разом ощутили, увидели внутренним взором пример того, как шествуют рука об руку жизнь и смерть.

О рождении сына новоявленный родитель узнал после того, как побывал у «транспортников» и получил там ответ на запрос прокуратуры.