– Вот как? – поднял брови Щеглов. – Интересный тип.

Внезапно вспыхнул свет. Я увидел около десятка крепких парней с автоматами, рассредоточившихся по подвалу. Они замерли в напряженных позах, ожидая появления главаря банды. Один из них, повинуясь приказу старшего лейтенанта, открыл дверь. В углу, у дивана, лежало чье‑то грузное тело, покрытое грязной скатертью, снятой со стола. «Харитонов!» – догадался я.

Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник Баварец. Лицо его было спокойно и безмятежно.

– Здравствуйте, господа, – возвестил он. – Имею честь представиться – Баварец. Волею народа избран в председатели местного добровольного общества вольных стрелков. Прошу любить и жаловать.

– Прекратите кривляться, – строго сказал Щеглов.

Баварец закрыл за собой дверь и не спеша приблизился к нам. Наибольший интерес у него вызвала фигура Щеглова.

– Если не ошибаюсь, вы – Щеглов?

– Да, я старший следователь МУРа капитан Щеглов.

– Ваши звания мало интересуют меня, господин Щеглов. Некоторый интерес вы у меня вызываете исключительно как личность, ваше же место в структуре доблестных правоохранительных органов и выполняемые вами функции оставьте для ваших биографов и почитателей. Надеюсь, я удостоен чести вести переговоры лично с вами, господин Щеглов?

– Во‑первых, не господин, а…

– Да‑да, я знаю, господ у нас еще в семнадцатом под корень пустили. Теперь либо товарищи – это если по одну сторону колючей проволоки, либо граждане – если по разные. Так ведь, гражданин начальник?

– Довольно! – рассердился Щеглов. – Здесь вам не балаган!

– Вот именно. Здесь мой дом, и вы в него вторглись – без приглашения, заметьте. В Англии, например, есть хороший обычай, согласно которому дом мой есть крепость моя.

– Вы не в Англии.

– К величайшему моему сожалению. Верю, что и к вашему тоже. Впрочем, не будем щепетильными, вспомним старое доброе русское гостеприимство! Прошу к столу, господа!

Он сделал широкий жест рукой, как бы приглашая нас приступить к несуществующей трапезе, и отвесил шутовской поклон. Говорил он тихо, монотонно и на редкость спокойно. Я видел, что его спокойствие выводит Щеглова из себя. Глаза Баварца были пустыми и бесцветными, как стекло. Более серую, невзрачную, обыденную фигуру трудно было представить – и тем загадочнее, непостижимее казался он нам. Было совершенно очевидно, что он не испытывал ни малейшего страха.

– Или вы прекратите паясничать, – решительно заявил Щеглов, – или на этом наша беседа прекратится.

– Прошу покорнейше извинить меня, господин Щеглов, за мои дурачества. Виновата скука, господа, скука да тоска зеленая, довели меня, грешного, до ручки. Потому и оружия не ношу, чтобы развеяться как‑то, – ан нет, скука не уходит, подлая, гложет изнутри, толкает на авантюры. Вот, к примеру, с месячишко назад пощипали мы дачку одного видного фрукта, из ваших, из партийных. Шмотки кое‑какие, аппаратура, стекло‑фаянс‑хрусталь… Тут и шибануло меня по башке: а не сыграть ли тебе, Баварец, в благотворительность? Чем я хуже каких‑то вшивых кооперативов, которые могут позволить себе шикануть и кинуть пару кусков в голодные рты российского обывателя? Ну и шиканул. Нашел одного бродягу и отвалил ему десять кусков в руки – на, говорю, жри, нищая твоя душонка, и помни Баварца. Так его аж затрясло, заколотило от страха, а на следующий день понесло в милицию, где он и сдался властям со всеми потрохами и щедрым моим подношением.

Зато если б я его позвал грабануть кого‑нибудь или кооператив какой пощупать – с радостью побежал и за честь приглашение счел бы, а уж в добро награбленное вцепился бы – не оторвешь.