И какие такие высшие, неведомые нашему пониманию силы подначили меня свернуть на очередной развилке лесных троп на северо-запад, а не на северо-восток? Притом что мне уже было абсолютно безразлично куда.

Но я свернул именно налево.

Или все-таки меня свернули?

И менее чем через час ходьбы меня принял в свои объятия — пускай с матерком, пускай с незамедлительно последовавшим бесцеремонным ударом прикладом винтаря в спину — выставленный в охранение партизанский дозор.

Я упал мордой в мох, практически не чувствуя боли, и… заревел.

Да-да, разрыдался как в многолюдном месте потерявшийся младенец. Потерявшийся, но после всех пережитых ужасов благополучно матерью найденный.

Ленинградская область, май 1942 года

— …Местные жители потом рассказали, что каратели окружили избу, но парни сопротивлялись отчаянно и втроем смогли уложить человек десять фашистов. А когда закончились патроны, подорвали себя гранатами.

Рассказывая, Кудрявцев жадно вдыхал дым, пуская через нос густое облачко и тут же делая новую, горячую и жадную затяжку.

Все никак не мог накуриться.

— Так я в одночасье лишился и своей разведгруппы, и связи. Вообще всего. А потом почти трое суток до вас лесами-огородами пробирался. Безо всякой, впрочем, надежды сыскать.

— Вечная память. Закончится война, мы твоим героям такой памятник отгрохаем!

— Знаешь, командир, если всем героям этой войны, нынешним и будущим, памятники ставить, боюсь, столько металла во всей стране не сыщется, — хмуро отозвался присутствующий при разговоре Хромов.

Они с Кудрявцевым не виделись ровно год, с мая 1941 года.

Тем не менее эмоции от этой, исключительно невероятной, встречи пока что старательно держали при себе.

Дружба дружбой, но дело прежде всего.

— Ничего, Михалыч. Сыщем металл. Надо будет, у немцев позаимствуем.

— Яков Трофимович, у меня при себе очень важные сведения о результатах доразведки объектов диверсионных операций на лужском направлении. У вас есть связь с Тихвином?

— Имеется.

— Отлично. Значит, не зря вас искал. Огромная просьба: нужно связаться с Тихвином и передать сообщение «Гремучему» от «Скифа». Найдутся карандашик и бумажка?

— По нынешним временам, вещи дефицитные, но сыщем. Вот, держи. Если темно писать, лампу поближе к себе переставь.

— Благодарю.

Кудрявцев потянулся за керосиновой лампой и скривился от резкой боли в спине.

— Вижу, знатно наш Митяй тебя при встрече приложил, — сочувственно заметил командир. — Ты уж его прости, Владимир Николаевич. Мужик и сам терзается.

— Да все нормально. Претензий не имею.

Владимир наскоро набросал текст.

— Вот, Яков Трофимович. Слов немного, но все исключительно важные. У вас здесь как заведено? Время выхода в эфир фиксированное?

— Вообще-то да. Но ради такого дела, думаю, можно будет сделать исключение. Да что там, прямо сейчас и прогуляюсь до радистки.

— Только предупредите, что сведения — сверхсекретные. Подписку о неразглашении брать необязательно, но в устной форме все-таки оговорите этот момент.

— Не беспокойся, Владимир Николаевич. Катерина у нас человек надежный, проверенный. Верно я говорю, Михалыч?

— В самую точку.

— Михалыч у нас, помимо прочего всякого, исполняет обязанности особиста, — пояснил командир. — Информирует нас с комиссаром о распространении среди личного состава пораженческих настроений, подготовке к дезертирству, фактах мародерства и грабежей местного населения.

— А что, и такое случается?

— От пораженцев и дезертиров в своих рядах пока Бог миловал.