— Как? — Я в изумлении. В школьном порте нет других стихотворений Дилана Томаса.

Кай качает головой, уклоняясь от прямого ответа.

— Здесь не все стихотворение. Я смог позволять себе только часть строфы. — Прежде чем я успеваю спросить, что он дал в обмен на стихотворение, он немного нервно откашливается и смотрит вниз на свои руки. — Оно мне понравилось, потому что здесь говорится о дне рождения и потому что оно напоминает мне о тебе. О том дне, когда я впервые увидел тебя у воды в бассейне. — Он смущен, и я вижу следы печали на его лице. — Оно тебе нравится?

Я держу в руках листок, но мои глаза так застланы слезами, что я не могу читать.

— Послушай, — говорю я и протягиваю ему обратно листок, — прочти его, пожалуйста, мне. — Я поворачиваюсь и бреду между деревьями, потрясенная красотой его подарка и зыбкой гранью между возможным и невозможным.

За спиной слышу голос Кая. Останавливаюсь и кушаю.

Мой день рожденья начался в воде,

И водяные птицы,

И окрыленные деревья

Над фермами и над головами

Белых пасущихся лошадей

Пронесли мое имя на крыльях,

И я проснулся и встал и вышел в дождливую осень,

Чтобы сквозь ливни дней моих идти[5].

И я снова иду вперед и вверх, не думая ни о пирамидах, ни о красных тряпках, ни о чем бы то ни было, что может заставить меня повернуть обратно. Не заботясь ни о чем, я вспугиваю стайку птиц, которые взмывают в небо. Белое на синем, как цвета Сити-Холла. Как цвета ангелов.

— Они несут в небо твое имя, — говорит Кай, идя следом за мной.

Я оборачиваюсь и вижу, что он стоит среди деревьев со стихотворением в руке.

Птичьи крики растворяются в воздухе, как и сами птицы. В наступившей тишине мы с Каем идем навстречу друг другу, и трудно сказать, кто двинулся первым, Кай или я. Скоро мы встаем совсем близко друг к другу, но не касаясь. Наше дыхание смешивается, но мы не целуемся.

Кай наклоняется ко мне и ловит мой взгляд; он так близко, что я слышу легкое шуршание бумаги в его руке.

Я закрываю глаза, его губы касаются моей щеки. Вспоминаю касание тополиного семечка в ореоле хлопковой ваты в тот день, в поезде. Мягкое, легкое, полное обещаний.

ГЛАВА 24

Три подарка сделал мне Кай ко дню рождения: стихотворение, поцелуй и безнадежную, но восхитительную веру в то, что все еще может быть хорошо. Я открываю глаза и дотрагиваюсь до места на щеке, которого коснулись его губы.

— Я ничего не подарила тебе на день рождения, я даже не знаю, когда он.

— Не беспокойся об этом.

— Что мне подарить тебе?

— Дай мне поверить в это. Во все это. И ты поверь. И я верю.

Весь день его поцелуй горит на моей щеке и в моей крови, и я лелею память о нем. Я целовалась и раньше, но то было другое. От этого поцелуя, а не от моего дня рождения и не от Банкета обручения я буду отсчитывать время. Этот поцелуй, эти слова я ощущаю как начало.

Я разрешаю себе воображать наше будущее, наше совместное будущее, которого не может быть. Даже позднее, на работе, я мысленно посылаю ему сообщение о том, что буду хранить нашу тайну. Я буду заботиться о нашей безопасности и никому ничего не скажу и постараюсь работать как можно лучше, чтобы отвлечь от нас внимание официальных лиц.

В эту ночь не моя очередь приклеивать датчики, и я выпускаю свои сны на волю. К моему удивлению, Кай на склоне холма мне не снится. А снится, будто он сидит на ступенях нашего крыльца и смотрит, как ветер срывает листья с нашего клена. Мне снится, как он приглашает меня в частный пищевой зал, и придвигает мой стул поближе к себе, и наклоняется ко мне близко-близко, и даже так называемые свечи колышутся от радости, что мы здесь вместе. Мне снится, как мы с ним выкапываем новые розы в его дворе, и он учит меня, как пользоваться его артефактом.