Так я раньше других поняла, что Брэм никогда не станет сортировщиком. Но я все равно изобретала новые уровни, вела записи его достижений и почти все свое свободное время проводила, придумывал игры, которые ему бы понравились. И даже когда он легко разгадывал мой секрет, он не сердился. Мы здорово развлеклись, и в конце концов, я не солгала ему. Я теперь знала, как играть на скрайбе.

— Это был тот самый день, — говорит Кай и останавливается.

— Какой день?

— День, когда я узнал, какая ты.

— Почему? — спрашиваю я, и мне почему-то обидно. — Потому что ты видел, что я следовала правилам? Что заставила и брата следовать им?

— Нет, — отвечает он таким тоном, будто это очевидно. — Потому что я увидел, что ты заботишься о брате и у тебя достаточно ума и силы, чтобы помочь ему. — Он улыбнулся мне: — Я знал уже, как ты выглядишь, но в тот день я впервые понял, какая ты.

— О! — говорю я.

— А как насчет меня? — спрашивает он.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ты увидела в первый раз меня?

Есть причина, по которой я не могу ему сказать. Не могу сказать, что наутро после Банкета обручения увидела его лицо на экране — по ошибке — и тогда в первый раз подумала о нем. Не могу сказать ему, что не замечала его до тех пор, пока они не заставили меня заметить.

Вместо этого я сказала:

— На вершине малого холма.

Как бы мне хотелось не лгать ему: ведь он знает обо мне больше правды, чем кто-либо другой на всем свете.

Позднее, вечером, я подумала о том, что Кай не дал мне продолжения своей истории, а я его об этом •не попросила. Быть может, потому, что теперь я живу в его истории. Я часть его жизни так же, как и он — часть моей, и эту общую часть мы пишем вместе порой ощущая, что только она имеет значение.

Но пока меня мучает вопрос: что случилось, когда чиновники увели его, а красное солнце застыло низко над горизонтом?

ГЛАВА 25

Время, проведенное вдвоем, ощущается нами как стихия, как буря с диким ветром и дождем, слишком огромная, чтобы управлять ею, и слишком мощная, чтобы избежать ее. Она окружает меня, спутывает мои волосы, заливает лицо и заставляет чувствовать, что я живая, живая, живая... Как в каждой буре, случаются моменты тишины и успокоения и моменты, когда наши слова опять ослепляют нас, как молнии.

Мы спешим вверх, к вершине холма, касаясь руками деревьев и друг друга. Разговаривая. Кай хочет сказать мне что-то, и я хочу ответить и сказать что-то свое, и нам не хватает времени, не хватает времени, всегда не хватает времени.

— Есть люди, которые называют себя архивистами, — говорит Кай. — В то время когда Комитет Ста делал свой выбор, архивисты поняли, что те работы, что не войдут в список, станут ценным товаром. И они сохранили что-то. У них есть нелегальные порты, они сами их построили и там хранят все это. Они сохранили и стихотворение Томаса, которое я принес тебе.

— Я этого не знала, — сказала я, очень тронутая. И действительно, мне и в голову не приходило, что кто-то может быть таким дальновидным, чтобы сохранить какие-то стихи. Знал ли дедушка об этом? Не похоже. Свои стихотворения он им на хранение не отдал.

Кай кладет руку мне на плечо.

— Кассия, архивисты — не альтруисты. Они видят ценность и делают все, чтобы сохранить ее. И это может купить каждый, кто согласен платить, но цены очень высоки.

Он останавливается с видом человека, который сказал больше, чем хотел, — стихотворение дорого ему обошлось.