|
– Что делать, боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас? – Для этого нужно, чтоб вы были сильнее меня, а мы равны, – отвечал он упрямо, – оттого мы и не сходимся, а боремся. Нам надо разойтись, не решая боя, или покориться один другому навсегда… Я мог бы овладеть вами – и овладел бы всякой другой, мелкой женщиной, не пощадил бы ее. То, что в другой было бы жеманством, мелким страхом или тупоумием, то в вас – сила, женская крепость. Теперь тумана нет между нами, мы объяснились – и я воздам вам должное. Вы хорошо вооружены природой, Вера. Старые понятия, мораль, долг, правила, вера – все, что для меня не существует, в вас крепко. Вы не легки в ваших увлечениях, вы боретесь отчаянно и соглашаетесь признать себя побежденной на условиях, равных для той и для другой стороны. Обмануть вас – значит украсть. Вы отдаете все, и за победу над вами требуете всего же. А я всего отдать не могу – но я уважаю вас… Голова ее приподнялась, и по лицу на минуту сверкнул луч гордости, почти счастья, но в ту же минуту она опять поникла головой. Сердце билось тоской перед неизбежной разлукой, и нервы упали опять. Его слова были прелюдией прощания. – Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! – проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. – Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу – слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, – кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей… Она глядела на него большими глазами и чувствовала, что дрожит. «Что он такое, иезуит?.. или в самом деле непреклонная честность говорит в нем теперь и ставит ее в опасное положение?» – мелькнул в ней луч сомнения. – Навсегда вашей? – спросила она тихо – и сама испугалась повисшей над ней тучи. Скажи он – «да», она забыла бы о непроходимой «разности убеждений», делавших из этого «навсегда» – только мостик на минуту, чтоб перебежать пропасть, и затем он рухнул бы сам в ту же пропасть. Ей стало страшно с ним. Он молчал. Потом встал с места. – Не знаю! – сказал он с тоской и досадой, – я знаю только, что буду делать теперь, а не заглядываю за полгода вперед. Да и вы сами не знаете, что будет с вами. Если вы разделите мою любовь, я останусь здесь, буду жить тише воды, ниже травы… делать, что вы хотите… Чего же еще? Или… уедем вместе! – вдруг сказал он, подходя к ней. Перед ней будто сверкнула молния. И она бросилась к нему и положила ему руку на плечо. Ей неожиданно отворились двери в какой-то рай. Целый мир улыбнулся ей и звал с собой… «С ним, далеко где-нибудь…» – думала она. Нега страсти стукнулась тихо к ней в душу. «Он колеблется, не может оторваться, и это теперь… Когда она будет одна с ним… тогда, может быть, он и сам убедится, что его жизнь только там, где она…» Все это пел ей какой-то тихий голос. – Вы решились бы на это? – спросил он ее серьезно. Она молчала, опустив голову. – Или боялись бы бабушки? Она очнулась. – Да, это правда: если б не решилась, то потому только, что боялась бы ее… – шептала она. – Так не подходите же ко мне близко, – сказал он, отодвигаясь, – старуха бы не пустила… – Ах, нет, пустила и благословила бы, а сама бы умерла с горя! вот чего боялась бы я!.. Уехать с вами! – повторила она мечтательно, глядя долго и пристально на него, – а потом? – А потом… не знаю. |
