|
Я из любопытства следила за вами, позволила вам приходить к себе, брала у вас книги, – видела ум, какую-то силу… Но все это шло стороной от жизни… Потом… я забрала себе в голову (как я каюсь в этом!), что… Я говорила себе часто: сделаю, что он будет дорожить жизнью… сначала для меня, а потом и для жизни, будет уважать, сначала опять меня, а потом и другое в жизни, будет верить… мне, а потом… Я хотела, чтоб вы жили, чтоб стали лучше, выше всех… ссорилась с вами за беспорядочную жизнь… Она вздохнула, как будто перебирая в памяти весь этот год… «Вы поддавались моему… влиянию… – И я тоже поддавалась вашему: ума, смелости, захватила было несколько… софизмов…» – И на попятный двор, бабушки страшно стало! Что же не бросили тогда меня, как увидали софизмы? Софизмы! – Поздно было. Я горячо приняла к сердцу вашу судьбу… Я страдала не за один этот темный образ жизни, но и за вас самих, упрямо шла за вами, думала, что ради меня… вы поймете жизнь, не будете блуждать в одиночку, со вредом для себя и без всякой пользы для других… думала, что выйдет… – Вице-губернатор или советник хороший… – Что за дело до названия – выйдет человек нужный, сильный… – Благонамеренный, всему покорный – еще что? – Еще – друг мне на всю жизнь: вот что! Я увлекалась своей надеждой… и вот куда увлеклась!.. – тихо добавила она и, оглядевшись, вздрогнула. – И что приобрела этой страшной борьбой? то, что вы теперь бежите от любви, от счастья, от жизни… от своей Веры! – сказала она, придвигаясь к нему и кладя руку на плечо. – Не бегите, поглядите мне в глаза, слышите мой голос: в нем правда! Не бегите, останьтесь, пойдем вместе туда, на гору, в сад… Завтра здесь никого не будет счастливее нас!.. Вы меня любите… Марк! Марк… слышите? посмотрите прямо на меня… Она наклонилась к его лицу, близко поглядела ему в глаза. Он быстро встал со скамьи. – Дальше, Вера, от меня!.. – сказал он, вырывая руку и тряся головой, как косматый зверь. Он стал шагах в трех от нее. – Мы не договорились до главного – и когда договоримся, тогда и не отскочу от вашей ласки и не убегу из этих мест… Я бы не бежал от этой Веры, от вас. Но вы навязываете мне другую… Если у меня ее нет: что мне делать – решайте, говорите, Вера! – А если эта вера у меня есть – что мне делать? – спросила и она. – Легче расстаться с какими-то заученными убеждениями, чем приобресть их, у кого их нет… – Эти убеждения – сама жизнь. Я уже вам говорила, что живу ими и не могу иначе жить… следовательно… – Следовательно… – повторил он, – и оба встали, обоим тяжело было договаривать, да и не нужно было. Она хотела опять накинуть шелковую мантилью на голову и не могла: руки с мантильей упали. Ей оставалось уйти, не оборачиваясь. Она сделала движение, шаг и опустилась опять на скамью. «Где взять силы – нет ее ни уйти, ни удержать его! все кончено! – думала она. – Если б удержала – что будет? не жизнь, а две жизни, как две тюрьмы, разделенные вечной решеткой…» – Мы оба сильны, Вера, и оттого оба мучаемся, – сказал он угрюмо, – оттого и расходимся… Она отрицательно покачала головой. – Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, – а пошли бы со мной туда, на гору, не украдкой, а смело опираясь на мою руку. Пойдемте! хотите моего счастья и моей жизни? – заговорила она живо, вдруг ослепившись опять надеждой и подходя к нему. – Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись – это было бы преступление! – с отчаянием договорила она. |
