|
Что это такое было! – говорил он с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только пришел в себя. – Не мучайся и не мучай меня… – шептала она кротко, ласково. – Пощади – я не вынесу. Ты видишь, в каком я положении… Он старался не глядеть ей в глаза. А она опять прилегла на диван. – Какой удар нанес я тебе! – шептал он в ужасе. – Я даже прощения не прошу: оно невозможно! Ты видишь мою казнь, Вера… – Удар твой… сделал мне боль на одну минуту. Потом я поняла, что он не мог быть нанесен равнодушной рукой, и поверила, что ты любишь меня… Тут только представилось мне, что ты вытерпел в эти недели, вчера… Успокойся, ты не виноват, мы квиты… – Не оправдывай преступления, Вера: нож – все нож. Я ударил тебя ножом… – Ты разбудил меня… Я будто спала; всех вас, тебя, бабушку, сестру, весь дом – видела как во сне, была зла, суха – забылась!.. – Что мне теперь делать, Вера? уехать – в каком положении я уеду! Дай мне вытерпеть казнь здесь – и хоть немного примириться с собой, со всем, что случилось. – Полно, воображение рисует тебе какое-то преступление вместо ошибки. Вспомни, в каком положении ты сделал ее, в какой горячке!.. Она замолчала. – У меня ничего нет, кроме дружбы к тебе, – сказала потом, протягивая ему руку, – я не осуждаю тебя – и не могу; я знаю теперь, как ошибаются. Она едва говорила, очевидно делая над собой усилие, чтобы немного успокоить его. Он пожал протянутую руку и безотрадно вздохнул. – Ты добра, как женщина – и судишь не умом, а сердцем эту «ошибку»… – Нет, ты строг к себе. Другой счел бы себя вправе, после всех этих глупых шуток над тобой… Ты их знаешь, эти записки… Пусть с доброй целью – отрезвить тебя, пошутить – в ответ на твои шутки. – Все же – злость, смех! А ты и не шутил… Стало быть, мы, без нужды, были только злы и ничего не поняли… Глупо! глупо! Тебе было больнее, нежели мне вчера… – Ах, нет! я иногда сам смеялся, и над собой и над вами, что вы ничего не понимаете и суетитесь. Особенно когда ты потребовала пальто, одеяло, деньги для «изгнанника»… Она сделала большие глаза и с удивлением глядела на него. – Какие деньги, какое пальто? что за изгнанник? Я ничего не понимаю… У него лицо немного просветлело. – Я и прежде подозревал, что это не твоя выдумка, а теперь вижу,что ты и не знала! Он коротко передал ей содержание двух писем, с просьбой прислать денег и платье. У ней побелели даже губы. – Мы с Наташей писали к тебе попеременно, одним почерком, шутливые записки, стараясь подражать твоим… Вот и все. Остальное сделала не я… я ничего не знала!.. – кончила она тихо, оборачиваясь лицом к стене. Водворилось молчание. Он задумчиво шагал взад и вперед по ковру. Она, казалось, отдыхала, утомленная разговором. – Я не прошу у тебя прощения за всю эту историю… И ты не волнуйся, – сказала она. – Мы помиримся с тобой… У меня только один упрек тебе – ты поторопился с своим букетом. Я шла оттуда… хотела послать за тобой, чтобы тебе первому сказать всю историю… искупить хоть немного все, что ты вытерпел… Но ты поторопился! – Ах, – вырвалось у него, – это удар ножа мне! – Оставим все это… после, после… А теперь я потребую от тебя, как от друга и брата, помощи, важной услуги… Ты не откажешь?.. – Вера! Он ничего не сказал больше, но, взглянув на него, она видела, что может требовать всего. – Я, пока силы есть, расскажу тебе всю историю этого года… – Зачем! Я не хочу, не могу, не должен знать… – Не мешай мне! я едва дышу, а время дорого. |
