|
– Оскорбления! Вера Васильевна!.. Он хотел говорить, но сложил только руки, как будто с мольбой, перед ней. Глаза блистали, глядя на нее. Она с изумлением благодарности смотрела на него, видя, как одно внимание, одно чувство приличия, – такая малость – делали его счастливым. И это после всего!.. «Как он любит меня! Зачем!..» – подумала она с грустью. – Оскорбления! – повторил он. – Да, мне тяжело бы было, если б вы послали меня с масличной ветвью к нему, помочь ему выбраться из обрыва сюда… Эта голубиная роль мне была бы точно не к лицу – но я пошел бы мирить вас, если б знал, что вы будете счастливы… «И бабушка пошла бы, и мать моя, если б была жива… И этот человек готов идти – искать мое счастье – и терять свое!» – подумалось ей опять. – Иван Иванович! – сказала она почти в слезах, – я вам верю, вы сделали бы и это! Но я не послала бы вас… – Знаю, что не послали бы, и дурно сделали бы. А теперь мне не надо и выходить из роли медведя. Видеть его – чтобы передать ему эти две строки, которых вы не могли написать: ведь это – счастье, Вера Васильевна! Она потупила глаза. «Я только и могу дать ему это счастье в ответ… на все!..» – думала она. Заметив ее печаль, он вдруг упал, смирился; гордость осанки, блеск взгляда, румянец – пропали. Он раскаялся в своей неосторожной радости, в неосторожном слове: «счастье». «Опять глупость сделал!» – терзался он про себя, приняв простое, дружеское поручение, с которым она обратилась к нему, потому что некому было поручить, как она сказала, – за какое-то косвенное поощрение его надежд! Он – этой внезапной радостью и этим словом: «счастье» – будто повторил свое признание в любви и предложение руки и, кроме того, показал ей, что эгоистически радуется разрыву ее с Марком. Вера, глядя на него, угадала, что он во второй раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба – все бросилось на помощь бедному Тушину, и она не дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав одну, какую только могла дать ему в своем положении, – это безграничное доверие и уважение. – Да, Иван Иванович, я теперь вижу, что я надеялась на вас и в этом, только не признавалась сама себе, и никогда не решилась бы требовать от вас этой помощи. Но если вы великодушно предлагаете, то я рада и благодарю. Никто не поможет мне так, как вы поможете, потому что никто так, как вы, не любит меня… – Вы балуете меня, Вера Васильевна, говоря это: но это правда! Вы насквозь видите меня… – И если, – продолжала она, – вам не тяжело видеть его… – Нет… я не упаду в обморок. – Так подите сегодня в пять часов в беседку и скажите… Она задумалась, что сказать. Потом взяла карандаш и написала те же две строки, которые сказала ему на словах, не прибавив ничего к прежде сказанным словам. – Вот мой ответ! – заключила она, передавая ему незапечатанный листок, – отдайте ему и прибавьте, что хотите, если нужно будет; вы знаете все. Он спрятал листок в карман. – Помните одно, – прибавила она поспешно, – что я не обвиняю его ни в чем… ни на что не жалуюсь… следовательно… Она остановилась. Он ждал. – Вашего бича с собой не берите!.. – договорила она тихо, почти в сторону. – Поделом мне, – сказал он, сильно вздохнув. – Виновата, – перебила она, подавая ему руку, – это не упрек, – боже сохрани! Память подсказала мне кстати. Мне легче этим одним словом выразить, а вам понять, чего я желаю и чего не желала бы в этом свидании… – Тут обидно одно, вы думали, что я без этого слова не понял бы. |
