|
Оно – мое. Я сам напросился на него, а вы только смягчили его. Вон вы вспомнили обо мне и писали, что вам хочется видеть меня: ужели это правда? – Правда, Иван Иванович. Если у меня отнимут вас троих, бабушку, вас и брата Бориса, – я не переживу своего одиночества. – Ну, вот, а вы говорите – горе! Посмотрите мне в глаза. Я думаю, я в эту минуту и пополнел опять. У него показался румянец, какой бросается в лицо вдруг обрадованному человеку. – Вижу, – сказала она, – и от этого мне больнее становится за все то, что я сделала со всеми вами. Что было с бабушкой! – А что? я боялся спросить… Она рассказала ему все, что было в эти две недели, кроме признания Татьяны Марковны. Он напряженно ждал, не упомянет ли она о Марке. Но она не сказала ни слова. – Если б вы сами скорей успокоились! – сказал он задумчиво, – все пройдет и забудется… – Забудется, но не простится… – Некому и нечего прощать… – Если б и забылось, и простилось другими, мне самой нельзя забыть и простить себе… – шепнула она и остановилась. Боль отразилась у ней на лице. – Я начала немного отдыхать, забывать… – продолжала она. – Теперь скоро свадьба, было много дела, я отвлеклась было. – И что же, помешало разве что-нибудь? – Да… я вчера была сильно встревожена; и теперь еще не совсем покойна. Боюсь, чтобы как-нибудь… Да, вы правы, мне надо скорее успокоиться… Я думала, все кончилось… Уехала бы я отсюда! Он молчал, потупив глаза. Румянец и минутная радость сбежали с лица. – Случилось что-нибудь? – спросил он. – Не нужно ли вам. какой-нибудь услуги, Вера Васильевна? – Да, случилось. Но на эту услугу я не вызову вас, Иван Иванович. – Не сумею, может быть? – Нет, не то! Вы знаете все, вот прочтите, что я получила… Она вынула из ящика оба письма и подала ему. Тушин прочитал и совсем похудел, стал опять бледен, как был, когда приехал. – Да, тут, конечно, я лишний: вы одна можете. – Не могу, Иван Иванович… Он вопросительно глядел на нее. – Не могу, ни написать ему двух слов, ни видеть его. Он стал оправляться и поднял голову, глядя на нее. – А мне надо дать ответ; он ждет там, в беседке, или придет сюда, если не дам… а я не могу… – Какой ответ? – спросил Тушин, наклоняясь и рассматривая свои сапоги. – И вы, как бабушка, спрашиваете, какой! Разве вы не читали? Он манит счастье, предлагает венчаться… – Что же? – Что же! – повторила она с примесью легкого раздражения, – я пробовала вчера написать ему всего две строки: «Я не была – и не буду счастлива с вами и после венчанья, я не увижу вас никогда. Прощайте!» – и не могла. Хотела пойти, сказать это сама и уйти – ноги не шли: я падала. Он не знает ничего, что со мной произошло, и думает, что я все еще в жару страсти, оттого и надеется, пишет… Надо ему сказать все, а я не могу! Поручить некому: бабушка вспыхнула, как порох, прочитавши эти письма. Я боюсь, что она не выдержит… и я… Тушин вдруг встал и подошел к ней. – И вы подумали обо мне: «Тушин – выдержит и послужит мне…» и позвали меня… так? Он весь просиял. – Нет, Иван Иванович, не так. Я позвала вас, чтоб… видеть вас в этой тревоге. Когда вы тут – я будто покойнее… – Вера Васильевна! – сказал он – и румянец опять хлынул ему в щеки. Он был почти счастлив. – А посылать вас туда, – продолжала она, – нет, я не нанесу вам этого нового оскорбления, не поставлю лицом к лицу с человеком, которого вы… не можете видеть равнодушно… Нет, нет! Она качала головой. |
