|
Он отпил глотка два. – Ах! – вздохнул он на всю комнату. – Нельзя ли отворить форточку?.. Мне тяжело, больно! – Oh, je vous comprends! – Она бросилась отворять форточку. – Voila des sels, du vinaigre de toilette… – Нет, благодарю! – говорил он, махая платком себе в лицо. – Как вы были тогда страшны! Я кстати подоспела, не правда ли? Может быть, без меня вы воротились бы в пропасть, на дно обрыва! Что там было, в роще?.. а? – Ах, не спрашивайте! – Buvez donc! Он лениво отпил глоток. – Там, где я думал… – говорил он, будто про себя, – найти счастье… я услыхал… – Что? – шепотом спросила она, притаив дыхание. – Ах! – шумно вздохнул он, – отворить бы двери! – Там был… Тушин – да? Он молча кивнул головой и выпил глоток вина. Злая радость наполнила черты ее лица. – Dites tout. – Она гуляла задумчиво одна… – тихо говорил он, а Полина Карповна, играя цепочкой его часов, подставляла свое ухо к его губам. – Я шел по ее следам, хотел, наконец, допроситься у ней ответа… она сошла несколько шагов с обрыва, как вдруг навстречу ей вышел… – Он? – Он. – Я это знала, оттого и пошла в сад… О, я знала, qu'il y a du louche! что же он? – Здравствуйте, говорит, Вера Васильевна! здоровы ли вы?.. – Лицемер! – сказала Крицкая. – Она испугалась… – Притворно! – Нет, испугалась непритворно, а я спрятался – и слушаю. «Откуда вы? – спрашивает она, – как сюда попали?» – «Я, говорит, сегодня приехал на два дня, чтобы завтра, в день рождения вашей сестры… Я выбрал этот день…» – Eh bien? – Еh bien! «решите, говорит Вера Васильевна: жить мне или нет». – Ou le sentiment va-t-il se nicher! – в этом дубе! – заметила Полина Карповна. – «Иван Иванович!» – сказала Вера умоляющим голосом. «Вера Васильевна! – перебил он, – решите, идти мне завтра к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в Волгу?..» – Так и сказал? – Как напечатал! – Mais il est ridicule! что же она: «Ах, ох?!» – «Нет, Иван Иванович, дайте мне (это она говорит) самой решить, могу ли я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда я скажу – или нет, или то да, какое…» Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? (не будет ли сочинять? кажется, довольно? – подумал Райский и взглянул на Полину Карповну). На лице у ней было полнейшее разочарование. – C'est tout? – спросила она. – Oui! – сказал он со свистом. – Тушин, однако, не потерял надежду, сказал, что на другой день, в рожденье Марфеньки, приедет узнать ее последнее слово, и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его… Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда… – И все! А тут, бог знает, что наговорили… и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков… – Что такое про бабушку? – спросил тихо Райский в свою очередь, притаив дыхание и навострив ухо. Он слышал от Веры намек на любовь, слышал кое-что от Василисы, но у какой женщины не было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать – и так или иначе – зажать рот Тычкову. |
