В кружке царила тишина:

         Сияло солнце и луна,

         Средь роз гуляли пары,

         А по бокам толпа чертей,

         Зигзаги огненных плетей

         И желтые пожары.

         Внизу, в полоске голубой:

         «Ты не ходи туда, где бой.

         Целую в глазки. Мишка».

         Вздохнул хорунжий, сплюнул вбок

         И спрятал бережно листок:

         «Шесть лет. Чудак, мальчишка!..»

    Между 1914 и 1917

В операционной

         В коридоре длинный хвост носилок…

         Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд, —

         Там, за белой дверью, красный ад:

         Нож визжит по кости, как напилок, —

         Острый, жалкий и звериный крик

         В сердце вдруг вонзается, как штык…

         За окном играет майский день.

         Хорошо б пожить на белом свете!

         Дома – поле, мать, жена и дети, —

         Всё темней на бледных лицах тень.

         А там, за дверью, костлявый хирург,

         Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,

         Засучив рукава,

         Взрезает острою сталью

         Зловонное мясо…

         Осколки костей

         Дико и странно наружу торчат,

         Словно кричат

         От боли.

         У сестры дрожит подбородок,

         Чад хлороформа – как сладкая водка;

         На столе неподвижно желтеет

         Несчастное тело.

         Пскови?ч-санитар отвернулся,

         Голую ногу зажав неумело,

         И смотрит, как пьяный, на шкап…

         На полу безобразно алеет

         Свежим отрезом бедро.

         Полное крови и гноя ведро…

         За стеклами даль зеленеет,

         Чета голубей

         Воркует и ходит бочком вдоль карниза.