Над ним углубленная просинь

         Зовет, и поет, и дрожит…

         Задумчиво осень

         Последние листья желтит.

         Срывает.

         Бросает под ноги людей на панель…

         А в сердце не молкнет свирель:

         Весна опять возвратится!

         О зимняя спячка медведя,

         Сосущего пальчики лап!

         Твой девственный храп

         Желанней лобзаний прекраснейшей леди.

         Как молью изъеден я сплином…

         Посыпьте меня нафталином,

         Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,

         Пока не наступит весна.

    <1909>

У моря

         Облаков жемчужный поясок

         Полукругом вьется над заливом.

         На горячий палевый песок

         Мы легли в томлении ленивом.

         Голый доктор, толстый и большой,

         Подставляет солнцу бок и спину.

         Принимаю вспыхнувшей душой

         Даже эту дикую картину.

         Мы наги, как дети-дикари,

         Дикари, но в самом лучшем смысле.

         Подымайся, солнце, и гори,

         Растопляй кочующие мысли!

         По морскому хрену, возле глаз,

         Лезет желтенькая божия коровка.

         Наблюдаю трудный перелаз

         И невольно восхищаюсь: ловко!

         В небе тают белые клочки.

         Покраснела грудь от ласки солнца.

         Голый доктор смотрит сквозь очки,

         И в очках смеются два червонца.

         «Доктор, друг! А не забросить нам

         И белье, и платье в сине море?

         Будем спины подставлять лучам

         И дремать, как галки на заборе…

         Доктор, друг… мне кажется, что я

         Никогда не нашивал одежды!»

         Но коварный доктор – о, змея! —

         Разбивает все мои надежды:

         «Фантазер! Уже в закатный час

         Будет холодно, и ветрено, и сыро.