Если бы не Кирилл и не необходимость останавливаться на дозаправку, доехали бы за один присест. А так наша поездка изрядно затягивается. В тесном пространстве, без возможности побыть одному, нас начинает тошнить друг от друга.

Я о чем-то спорю с Кириллом, слушаю его детские истории, иногда искренне смеюсь над ними. Соня почти не разговаривает. По расписанию вынимает обед, кормит мелкого, и так же без лишних слов убирает за ним.

Я периодически останавливаюсь в зоне отдыха. Кирилл разминает ноги, Соня остается в машине, а я курю. Сейчас курю только на стоянках. Чувствую неуместным курить в машине с подростком.

Так мы едем еще двое суток.

– Почти приехали, – говорю Соне и смотрю в зеркало на спящего Кирилла.

– Высадим его возле дома. И сразу уедем. Что и как там с ним дальше будет, не наша забота. – Она говорит громко, во весь голос, не заботясь о том, что мальчик может услышать.

– Может, все-таки зайдем? Вдруг в доме есть что-то, что поможет нам понять, кто он такой на самом деле. Вдруг это и нам поможет понять, кто мы.

Соня не отвечает. Она не хочет разговаривать, я и не настаиваю, кручу руль, жму на газ.

Останавливаю возле небольшого дома с ровно подстриженным газоном.

– Приехали.

– Здесь? – Соня тормошит сонного Кирилла.

Он смотрит по сторонам, улыбается. По его лицу понятно и без слов, адрес верный. Кивает.

– Тогда выходи.

Он выходит, машет нам рукой.

– До свидания. Спасибо.

Я киваю в ответ.

Парень топает к дому. Стучит в дверь.

На пороге появляется мужчина, очевидно, его папа. Мы достаточно далеко, но обрывки фраз можно расслышать.

Он недоволен, что его сын так рано вернулся из школы, что сын прогульщик и что с таким отношением к образованию закончит сторожем на складе.

Судя по всему, он и не заметил, что ребенка много лет не было дома. Киря показывает в нашу сторону рукой.

Отец смотрит прямо на нас и словно не замечает. Он и не сможет заметить, Соня использует маскировку. Мы сейчас, наверное, куст или собака…

– Хватит мне про своих придуманных друзей рассказывать! – кричит на сына и протягивает пакет. – За хлебом – и бегом домой! У тебя ровно две минуты.

Мальчик берет пакет и с улыбкой на лице идет к нам.

Его лицо изменилось, привычная брекетовая улыбка выглядит иначе, его рот скорее напоминает волчий оскал. Кирилл словно ехидничает, смотрит в мою сторону, и я без слов понимаю его настроение. Его тело само говорит – так тебе и надо.

Он приближается, и с каждым его шагом мне становится не по себе. Он надвигается, словно грозовая туча.

Глаза. Его глаза провалились, и на их месте вращаются черные чернильные точки, точно такие же, как на листке во время занятий в лесу.

Черные кляксы вращаются, увеличиваются, расползаются по лицу, покрывают все тело ребенка. В черной кляксе еле различимо поблескивает брекетовый оскал.

– Так тебе и надо, – говорит черная клякса и растворяется в воздухе.

Я смотрю на Соню. Она сидит, вжимается всем телом в сиденье. Смотрит на то место, где еще секунду назад стоял Кирилл.

– Что все это значит?

Она спрашивает шепотом, заикаясь. Она спрашивает и все еще продолжает смотреть в окно.

– Не знаю.

– Поехали-поехали!

Без рассуждений поворачиваю ключ, колеса пробуксовывают. Оставляем позади орущего мужчину, на глазах которого куст, или дерево, или фонарный столб с визгом сорвался с места и умчался, словно гоночный болид, вниз по улице.

Позади остается дом с аккуратно стриженным газоном, недовольный отец Кирилла и дорожка, на которой несколько мгновений назад прогуливался мальчик.