Комбат и Тополь влезли обратно в машину, сели на диванчик и одновременно выдохнули.

— Как чувствуете себя? — спросил Клубин.

— Башка кружится, конечно, — самим ходить, — откликнулся Тополь, откровенно отдуваясь. — Но не в пример, конечно, — как было… Ближе к Зоне — ближе к телу… Приворожила, Матушка, мать её!.. не отлепишься…

— Мне кажется, изолятор нас гнобил, — сказал Комбат. — Слишком хорошо изолированный.

— У вас с Тополем была гнойная пневмония по-македонски, крайняя степень анемии, тяжёлое отравление свинцом и беда с урологией, — сказал Клубин. — Не гневите Дарвина, Владимир.

— Да понятно, — сказал Комбат. — Я же не спорю, без врачей Задницыных нам были звоночки и бубенчики. Там, кстати, не свинец был. Золото. Но вредное. По колено. Жидкое. Но только чуть тёпленькое. Надо мне было, дураку, набрать во флягу…

— Какая фляга? — спросил его Тополь с отвращением. — И чем тебе было набирать?

— Не пыли малину, Тополь. В общем, золото это было, товарищ Сталкиллер.

— Потом расскажете, Пушкарёв, — сказал Клубин, заводя мотор. — Расскажете ведь?

— Ни «да» ни «нет» не говори пред Зоной, друг Розенкранц! — с выражением продекламировал Тополь. — Слушайте, ходилы, но когда Эйч-Мент заговорил, блин, я в натуре чуть не это! Олегыч, а вы с ним прямо вот вась-вась?

— Да почти родственники, — сказал Клубин, выруливая на середину пролеска.

— Везёт вам. Эйч-Мент! Человечище, сталкер номер восемь набок. И Интернет наизусть знает!.. — Тополь с некоторой принуждённостью похихикал над своей остротой, весьма, однако, точной, а потом спросил: — Значит, про Эверест вы, Олегыч, то есть, извиняюсь, товарищ Сталкиллер, тоже не врали?

— Костя, я тебе вообще практически не врал, вбей ты в свою башку наконец, — сказал Клубин, осторожно наезжая на ржавый велосипед-тандем, валяющийся посреди дороги. — Не веришь — не верь, но давай не вслух: раздражает. Был я на Эвересте, в двадцать третьем году.

Выехали в редколесье. И оно скоро сошло на нет. Взобрались на очередной грейдер — новый, бетонированный, ухоженный, обеспеченный всякими полезными указателями. По нему докатили до Черемошны, прямо к охраняемому въезду на главную улицу. Виднелся там пост, вертолёт с зачехлёнными винтами на площадке, вертел зачем-то башней Mitsubishi Heavy Type 120, деловито бродил вокруг танка служивый народ, а с наблюдательной вышки в «хаммер» прилежно целились. В полусотне метров от КПП Клубин остановился. Пока «хаммер» обменивался с постом любезностями, напился воды. Затем всё образовалось, майор занялся поднятием шлагбаума, с заданием справился; поехали.

— Так откуда вы знали, что Бредень «абсент» жрал? — спросил Тополь, соскучившись. «Заразы, уже оправились», — подумал Клубин с уважением.

— А я не знал, Костя, — ответил Клубин. — Предположение. Вы же видели его фото, когда он в самолёте… Он изначально сухопарый, невысокий тип с огромной тупой головой. Антуан Филиппович Берендейкин, он же Бредень, личный палач для особых поручений господина сенатора Георгия Ивановича Лисицына — бывший алкоголик деревенский, чтоб вы знали. Пьёт с пяти лет, ничего, кроме завалинки сельмага, в жизни не видел и не знал. Грязный спирт, картошка круглый год, три класса образования, профессия — ученик сельского слесаря. Высшая точка развития советского человека, аборт девяностых.