— Последние месяцы она, правда, редко появлялась. Вот смотрите: раз в неделю, раз в две недели.

В голосе хозяина время от времени прорезались визгливые нотки. Крамаров, оно, конечно, да, но если бы с меня потребовали максимально точного определения, я сказала бы, что он похож на молодого Плюшкина. Если, конечно, определение «молодой» годится для человека явно за шестьдесят.

— Виктор Ильич, давайте все-таки попробуем восстановить все с начала. Вы принесли соседу хлеб. Вы часто для него что-то покупали?

— Да почти каждый день. Я обычно, как в магазин иду, ему звоню — не надо ли чего.

— А он тоже так делал?

Мне показалось, что вопрос заставил моего собеседника слегка смутиться. Иначе с чего бы возникнуть паузе? Я было подумала, что он меня сейчас к черту пошлет, чтобы не лезла не в свое дело, однако не послал — Ильин, видимо, постарался. Уж не знаю, что он тут наговорил, может, выдал за нештатного сотрудника или еще чего в этом роде — но отвечал Гордеев тщательно и вдумчиво.

— Нет, Сергей Сергеевич никогда меня не спрашивал. Но когда себе всякие деликатесы покупал, про меня тоже не забывал. По-соседски, понимаете, — Виктор Ильич вздохнул и нахохлился, как больной суслик. Не нравилась ему эта тема, и я, пожалуй, понимала, почему. Старость не радость. Вкусненького покушать хочется, а пенсия маленькая. Вот и приходится милостыньку соседскую принимать. И делать вид, что это «по-соседски» и вообще в благодарность за его собственные походы по магазинам. Хотя по деньгам оно, конечно, вовсе несоизмеримо. И очень может быть, что Челышов его не только вкусностями подкармливал, но и деньжонок подбрасывал. Во избежание лишнего стука, например. Но как разнообразен человек! Подглядывать за соседом, записывая каждый его шаг — и одновременно принимать от него подачки. Непостижимо!

— Конечно, конечно, — успокоила его я. — Значит, вы принесли хлеб…

— Хлеб, помидоры, перчики, знаете, сладкие, болгарские, правда, зеленые, но толстенькие, спелые, красных не было хороших, зелень еще, ну там укроп, петрушку — три пучка всего, — сосредоточенно перечислял Виктор Ильич.

Да, в самом деле. Никита говорил, что на кухне осталась еда: готовый, но не заправленный салат, хлеб на тарелке, открытая банка маслин, что-то еще такое, закусочное — ветчина и осетрина, кажется. К моменту осмотра они успели подсохнуть, но совсем чуть-чуть, не больше двух-трех часов пролежали. Готовил, судя по отпечаткам, хозяин. Получается, что незадолго до смерти. Съесть не съел еще ни кусочка. И не выпил ни грамма, даже бутылки ни одной из холодильника не достал.

— Он сразу вам открыл?

— Да-да. Таня как раз выходила, ключи в сумке искала, она тоже его видела.

— Таня?

— Из восемьдесят девятой. Наверное, тоже на рынок собралась. Муж у нее поздно приходит, а она по полдня работает, с обеда уже дома, уют наводит.

Виктор Ильич с сомнением покачал головой. И снова вспомнился «Понедельник»: «Если чай пьет — прекратить! Были сигналы — не чай он там пьет!»

— И во сколько это было?

— На часы я посмотрел уже у себя. Было ровно пятнадцать-пятнадцать. Убрал хлеб, поставил чайник, слышу — лифт на нашем этаже остановился. Я посмотрел — Дина. Двадцать две или двадцать три минуты четвертого было. Потому что, когда я посмотрел на часы — они, видите, в комнате — было двадцать пять минут. А Дина минуты две у двери стояла.

— Просто стояла?

— Мне показалось, что она постучала, но точно не знаю, врать не стану.