— Просто стояла?

— Мне показалось, что она постучала, но точно не знаю, врать не стану. Я же только спину ее видел. Звонить она никогда не звонила, и ключи у нее были. Кажется, — Виктор Ильич покачал головой и поморщился, как бы недовольный тем, что вынужден говорить «кажется». — А стука не слышно, дверь у Сергея Сергеевича мягкая.

— Так если его не слышно у вас, значит, и в той квартире тоже?

— Не знаю. Говорю, что видел. Постояла, дверь открылась, и Дина вошла, тут дверь немного лязгнула, она металлическая, только сверху вроде обивки что-то наклеено.

— Челышов ей открыл или она своим ключом открыла?

— Не знаю. Мне кажется, она ее просто толкнула.

— А могла она открыть своим ключом за те две минуты, что у двери стояла?

— Конечно, могла. Замки практически бесшумные. Я и не слышу, когда ту дверь отпирают, слышно только, когда она открывается. Точнее, когда закрывается.

— Вы всегда так точно время замечаете?

— Всегда, — отрезал бывший вохровец.

— А Дина не показалась вам… взволнованной, расстроенной?

— Она всегда очень спокойная, я потому и заволновался, когда она вышла, никогда ее такой не видел.

— Что, у Сергея Сергеевича бывали и неспокойные гостьи?

— Бывали, — констатировал Виктор Ильич. — Хорошо, что редко.

— Когда Дина вошла в квартиру, после этого вы что-то еще слышали?

— Да где же тут услышишь? Если бы в маленькой комнате, там стена общая…

— Ну хоть что-нибудь? Стук, крик, удар? Громкие звуки могли бы и до вас дойти.

Я понимала, что те же самые вопросы он уже слышал и от оперативников, и от следователя. А что делать?

Виктор Ильич молчал не меньше двух минут. Наверняка ведь подслушивал! Приоткрыл свою дверь и…

— Мне почудилось… Но учтите, если придется давать показания, я под этим не подпишусь. Может, и с улицы что-то донеслось. Почти сразу, как дверь закрылась, мне послышалось, что она очень громко сказала «хватит!», а потом вроде что-то упало.

— На что это было похоже? Звон, грохот, стук?

— Нет, мягкий такой удар, как будто мешок уронили.

— Почти сразу — это сколько?

— Не больше минуты, я думаю. Даже скорее меньше.

— А потом?

— А потом — ничего. У меня чайник засвистел, я чай заварил, тут опять дверь лязгнула. Пятнадцать сорок четыре было. Я выглянул — Дина вышла. Подошла к лифту, постояла чуть-чуть, кнопку нажимать не стала и к лестнице повернулась. Лицо белое-белое и губы синие. Начала по лестнице спускаться, медленно так, и за стенку держится. Я даже дверь отпер, подумал — не упала бы, хотел валидолу ей дать.

— Виктор Ильич, скажите, вы сами как думаете — это она?

— Я ничего не думаю, — отрезал несгибаемый пенсионер. Ну Робеспьер, да и только! — Я вам рассказал, что видел и слышал, а думать — ваша работа.

7. Жиль де Рец. Душечка

Таня оказалась стройной аппетитной шатеночкой не более чем тридцати весен от роду. Дверь мне открыла мгновенно, даже, по-моему, в глазок посмотреть не удосужилась. Фраза «я по поводу убийства» удовлетворила Таню совершенно, никакие другие объяснения не понадобились.

— Да что-то после трех. Пятнадцать по радио точно пропикало, а вот через сколько после этого я вышла… — на ясном лбу нарисовалось та-акое умственное усилие, что мне ее аж жалко стало. — Сумку взяла, причесалась, туфли надела… вспомнила про банку для сметаны, мой-то магазинную не ест, только деревенскую… свет везде выключила… или не выключила? Ведь день был… нет, не знаю, во сколько вышла.