Даже в самом темном месте должен быть какой‑то свет – из‑под двери, из щели между ставнями, в потолке. Здесь же света не было и не было никакого спасения от всеобъемлющей черноты.

Аманда дотронулась до себя, проверяя, существует ли она еще, состоит ли из плоти и крови. Провела рукой по волосам. Еще жива. Определенно еще жива.

Как‑то она снимала сцену в палате, где лежали люди, пережившие инсульт. Некоторые из них казались пленниками в собственном теле – они оглохли, ослепли и не могли говорить, в то время как их сознание функционировало совершенно нормально.

Может, и она так же?

Если бы я могла найти сумочку. Там есть зажигалка.

Настоятельная необходимость помочиться начала заглушать все остальные мысли. Аманда перебарывала ее, но делать это было все труднее. Как раз сейчас мочевой пузырь снова схватило, и так сильно, что по щеке у нее сползла слеза. Она прислонилась к стене, скрестила ноги и стояла так, обливаясь потом.

Наконец приступ прошел. Следующие несколько минут можно жить.

Если бы меня парализовало и я лежала в больнице, мне ввели бы катетер.

Она снова позвала на помощь, однако попытка закричать заканчивалась приступом боли в мочевом пузыре, выметающим из головы все мысли.

Туалет. Господи, здесь должен быть туалет.

Найти туалет, а потом… А потом что‑нибудь придумается.

У нее сильно болела левая рука – последний раз она очень неудачно упала. Правой рукой Аманда начала ощупывать стену. Методично. Я должна делать все по порядку. Каждый раз она продвигалась вперед на дюйм и ощупывала стену сверху донизу. До самого пол и затем куда достанет рука. Холодный шершавый камень.

Раз я попала сюда, значит, здесь должен быть выход.

В голове теснились сумасшедшие мысли. Не связан ли со всем этим доктор Теннент? Или Брайан? Кто был тот человек, который спускался по лестнице и пожал ей руку?

Она снова споткнулась, потеряла контакт со стеной, попыталась вновь ее нащупать и, вскрикнув, упала на каменный пол, лицом в матрас – сырой, заплесневелый, пахнущий старьем. Она обшарила весь пол, каждый дюйм, в поисках сумочки. Ее там не было.

– Кто‑нибудь, пожалуйста, помогите мне!

Снова на колени. Встать. Успокоиться. Несколько раз глубоко вдохнуть. Удерживать равновесие, не волноваться, делать все по порядку. К стене. Все сначала.

Аманда шарила руками по холодному камню, стараясь убедить себя в том, что это просто ночной кошмар, как с поездом, который давит тебя, или с убийцей, который приближается, а ноги отказываются бежать.

Но переполненный мочевой пузырь настойчиво уверял ее, что она не спит. Да, это не сон. Она снова привалилась к стене и скрестила ноги, ругаясь сквозь стиснутые зубы.

Я не обмочусь. Я не стану мочиться на пол. Ни за что на свете.

54

– Вы знаете что‑нибудь о шалашнике, доктор Теннент? Вы интересуетесь орнитологией?

В саду больницы опять стрекотала газонокосилка. Майкл всю дорогу от Хампстеда пробирался среди плотного потока машин, и это не прибавило ему хорошего настроения. И теперь лицезрение доктора Теренса Джоэля, сидящего на диване в расслабленной позе, в костюме кремового цвета, также не прибавляло ему хорошего настроения.

На каждый вопрос Майкла он отвечал своим вопросом. Майкл снял пиджак, но все равно истекал потом. В кабинете было невыносимо жарко. Жара чуть скрашивалась запахом свежескошенной травы, проникающим через окно, но теперь его заглушал сильный аромат одеколона доктора Джоэля.

– О беседковой птице? Нет, не знаю. Орнитология – одно из ваших увлечений?

Рычание газонокосилки становилось все сильнее. Майкл отпил воды из стакана и взглянул в медицинскую карту американца.

– Что, по‑вашему, значит увлечение, доктор Теннент? В какой момент познания, которыми вы обладаете, превращаются в увлечение?

– И в какой же? – спросил Майкл.