|
Он через плечо отдал миску сборщику и продолжал минуту сидеть со снятой шапкой. Хоть закосил миски Шухов, а хозяин им -- помбригадир. Павло потомил еще немного, пока тоже кончил свою миску, но не вылизывал, а только ложку облизал, спрятал, перекрестился. И тогда тронул слегка -- передвинуть было тесно -- две миски из четырех, как бы тем отдавая их Шухову. -- Иван Денисович. Одну соби визьми'ть, а одну Цезарю отдасьтэ. Шухов помнил, что одну миску надо Цезарю нести в контору (Цезарь сам никогда не унижался ходить в столовую ни здесь, ни в лагере), -- помнил, но когда Павло коснулся сразу двух мисок, сердце Шухова обмерло: не обе ли лишние ему отдавал Павло? И сейчас же опять пошло сердце своим ходом. И сейчас же он наклонился над своей законной добычей и стал есть рассудительно, не чувствуя, как толкали его в спину новые бригады. Он досадовал только, не отдали бы вторую кашу Фетюкову. Шакалить Фетюков всегда мастак, а закосить бы смелости не хватило. ...А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский. Он давно уже кончил свою кашу и не знал, что в бригаде есть лишние, и не оглядывался, сколько их там осталось у помбригадира. Он просто разомлел, разогрелся, не имел сил встать и идти на мороз или в холодную, необогревающую обогревалку. Он так же занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы. ...На него уже кричали и в спину толкали, чтоб он освобождал место. Павло сказал: -- Капитан! А, капитан? Буйновский вздрогнул, как просыпаясь, и оглянулся. Павло протянул ему кашу, не спрашивая, хочет ли он. Брови Буйновского поднялись, глаза его смотрели на кашу, как на чудо невиданное. -- Берить, берить, -- успокоил его Павло и, забрав последнюю кашу для бригадира, ушел. ...Виноватая улыбка раздвинула истресканные губы капитана, ходившего и вокруг Европы, и Великим северным путем. И он наклонился, счастливый, над неполным черпаком жидкой овсяной каши, безжирной вовсе, -- над овсом и водой. ...Фетюков злобно посмотрел на Шухова, на капитана и отошел. А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придет пора, и капитан жить научится, а пока не умеет. Еще Шухов слабую надежду имел -- не отдаст ли ему и Цезарь своей каши? Но не должен бы отдать, потому что посылки не получал уже две недели. После второй каши так же вылизав донце и развал миски корочкой хлеба и так же слизывая с корочки каждый раз, Шухов напоследок съел и саму корочку. |
