Кроме того, даже помешавшись на мести, Челси во многом была права. Особенно насчет меня, Эммы и Оуэна.

Последние несколько дней я провела в кругу семьи. Мы долго объясняли маме, почему хранили молчание: клялись, что недоверие тут ни при чем. Мы пытались ее защитить, поскольку она и без того настрадалась. Мама уже сотню раз нам повторила, что это решение было ужасным. Мы обсудим это с психотерапевтом. Наш первый семейный прием состоится завтра, а на следующей неделе – несколько индивидуальных. Если честно, я жду этих бесед с нетерпением. Нам всем не помешает разобраться в себе.

– Может, посмотрим что-нибудь другое? – бормочет с дивана Оуэн, когда Мигель Пауэрс объявляет перерыв на рекламу.

Брат сидит между мной и Эммой, мама – на табурете в кухонной зоне. Нахмурив лоб, она что-то печатает на ноутбуке. Последнее время мы держимся как можно ближе друг к другу, расходясь по своим комнатам только на ночь.

– Сейчас на Седьмом будет спецвыпуск новостей с Лиз Розен. – Эмма тянется за пультом. – Она возьмет интервью у Маршалла Витфилда.

Я корчу кислую гримасу. Рада, конечно, что Маршалла больше не травят, но выставлять его героем – это, по-моему, чересчур. Пусть он и помог мне выбраться из дома Челси.

– Я имел в виду что-то… совсем другое, – втянув голову в плечи, произносит Оуэн. – Не могу больше слышать свое имя по телику.

Эмма ставит передачу на паузу.

– Люди тебя не осуждают, – говорит она брату.

– В том-то и проблема, – вздыхает Оуэн. – Ведь я не отличаюсь от парней, которых все ненавидят. От тех, кто поступил ужасно, а наказания избежал.

Я беру его за руку, немного удивившись, что он ее не отдернул. Пусть даже Оуэн выше меня на голову, впервые за долгое время я снова вижу в нем младшего братишку.

– Ничего ты не избежал. Ты получишь наказание в соответствии с возрастом.

Оуэн сглатывает; его кадык дергается.

– Даже родители Брэндона отнеслись ко мне по-доброму.

«Родители Брэндона, – думаю я, – до сих пор свыкаются с мыслью, что их сын по неосторожности убил нашего папу». Теперь я понимаю, почему они так долго молчали: мы делали то же самое для Оуэна. Впрочем, лучше не напоминать ему об этом.

– Они знают, что Джаред посвятил тебя не во все свои планы, – говорю я.

– Я повел себя как идиот. И не возражайте, что мне было всего двенадцать, – добавляет Оуэн прежде, чем я открываю рот. – Наверное, в глубине души я что-то подозревал… Но мне так не хватало папы, что в голове помутилось.

– Понимаю. – Эмма сжимает другую руку брата. – Мне тоже его не хватает.

– И мне. – Мысль о том, насколько обрадовался бы папа, увидев, как мы втроем держимся за руки, вызывает улыбку.

Пусть даже для этого нам пришлось многое пережить.

– Бедная Фиби, – говорит Эмма. – Ты ни в чем не виновата, а отдувалась за нас всех.

– Нейту повезло еще меньше, – замечаю я.

– О чем это вы там шепчетесь? – спрашивает мама, глядя на нас поверх ноутбука.

– О нашей общей вине, – отвечает Эмма.

Теперь у нас в семье правило: ничего друг от друга не скрывать.

– Давайте переключим канал, – говорит мама, бросив взгляд на застывшее лицо Мигеля Пауэрса.