|
«Жернова господни мелют хоть и медленно, но верно», – внушительно сказал на это его английский сын. Рассказчик хотел возразить, но, сам не зная почему, подумал вдруг про таитянского сына Стрикленда, танцующего на палубе под визгливые звуки концертино. «Над ним густая синева небес, звёзды и, сколько глаз хватает, пустыня Тихого океана». Гениальный симфонический финал: синее небо и безбрежная широта океана – и самая последняя фраза: «Мой дядя Генри… Он ещё помнил те времена, когда за шиллинг можно было купить даже не дюжину лучших устриц, а целых тринадцать штук». Вот характер рассказчика в «Луне и гроше» – это и есть английский характер: иронический, печальный.
Немножечко адаптированный «The Moon and Sixpence» был в программе английской спецшколы. И я, когда его прочёл, в такой пришёл восторг! Помню, я всё допытывался у матери, в чём смысл названия. Я и сейчас не скажу, что «Луна и грош» – это «Гений и нравственность». «Луна и грош» – это Стрикленд и рассказчик. Это честный грош, если уж на то пошло. И что всё-таки есть в английском характере? Я люблю сцену, когда доктор приходит осмотреть умершего Стрикленда, и там три абзаца описания стен, вот этой живописи фантастической, безумной, порочной – вот этот райский сад! Описана, конечно, последняя картина Гогена «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?». Но вот то, как она описана… Это лучше, чем у Гогена нарисовано! И вот здесь вы поймёте, что такое характер англичанина. Восхищение перед иррациональным, восторженный ужас, преклонение перед необъяснимым – в этом корень английской глубокой религиозности. Это есть у Честертона, это есть у Уайльда, а в особенности это есть у Моэма, который при всём своём трезвом скепсисе, когда видел то, что находится за пределами его понимания, – благоговел. Человек же проверяется одним критерием – как он относится к непонятному. И вот столкновение английского духа, английского характера доктора, простого, как мычание, столкновение с гениальной живописью Стрикленда – безумной, запредельной, греховной! – это и организует книгу. Я «Луну и грош» перечитываю где-то раз в год, просто чтобы не разучиться писать, потому что моэмовские приёмы там совершенны. Конечно, там ужасная история со Стрёвами. Стрикленд противный. Но надо уметь видеть то, что за человеком. Стрикленд же и свою жизнь сломал, а не только чужую. Гений ломает жизни. А если не ломает, то он не гений. Это ужасно. Но прежде всего гений ломает жизнь своего носителя. С Галичем ведь тоже подобное случилось: талант его распрямил, что называется, до хруста – и поломал. История о том, что́ гений делает с его носителем – это и есть Моэм.
Переходим к Богомолову. С Богомоловым два аспекта. Первый (как у Стругацких: «Тайная личность Льва Абалкина») – тайная личность Володи Войтинского (настоящая фамилия Богомолова). А второй – это собственно художественные особенности его текстов. Что касается личности. Ольга Кучкина довольно серьёзно занималась этой проблемой. Несколько друзей Богомолова говорили, что он воспользовался разными деталями их биографий для реконструкции своего фронтового опыта. Некоторые его друзья и коллеги мне рассказывали, что архивы, в которых побывал Богомолов, хранят следы его пребывания, всё, что касалось его прошлого, там тщательно зачищено. Хорошо его знавший Юлий Анатольевич Дубов, превосходный писатель, рассказывал мне, что у него было представление о крайне высоком месте Богомолова в иерархии спецслужб. Наверное, Богомолов действительно обладал некими навыками, потому что, когда на него – семидесятипятилетнего – напали в подъезде трое грабителей, он одного уложил, а двое убежали. И, кстати говоря, при моём единственном общении с ним он производил впечатление большой физической мощи. |
