– Чёрт, хороший вопрос, хороший вопрос! Я вам расскажу эпизод, когда Лени Рифеншталь приехала в Ленинград и когда кинокритик Андрей Шемякин высадил мною дверь, чтобы мы попали на её пресс-конференцию. А Шемякин вообще очень здоровый такой. Он меня поднял – и мною продавил толпу! В результате я сидел непосредственно перед Лени Рифеншталь. Во время её трёхчасовой пресс-конференции эта девяностодевятилетняя женщина многим показала пример самообладания. Как сейчас помню, я ей задал вопрос о Ленине и Гитлере, как бы она их сравнила, – на что она сказала: «Ну что вы? Адольф был гораздо более романтичен». Вот это мне здорово понравилось!

Так вот, что касается её тогдашнего появления. Там шел её фильм «Олимпия», и она вышла на сцену к огромному, переполненному залу ровно в тот момент, когда на экране Гитлер появлялся на стадионе. Весь зал встал, её приветствуя. Сидеть осталось человек пять, и в их числе я. Понимаете, с одной стороны, я взял у неё автограф, я задавал ей вопрос, я для того, чтобы её увидеть, приехал в Питер на фестиваль «Послание к человеку», эта женщина была мне интересна. Тем не менее я не встал при её появлении, потому что ряд вещей в её биографии меня смущает чрезвычайно сильно. Человек, снявший «Триумф воли», даже если эта картина эстетически прекрасна (хотя, по-моему, она невозможно занудна), может рассчитывать на мой интерес, но на отдание воинской чести он рассчитывать не может.

Что касается Казана. Там история довольно тёмная. Тогда доносительствовали многие. Тогда коммунизм многим казался ещё более грозной опасностью, чем фашизм. Я не считаю правильным доносить даже на людей, чья программа, чьи убеждения расходятся с моими. А вот Оруэлл считал правильным, предупреждал о коммунистической опасности и перечислял конкретные имена. Это не был маккартизм, а это были его английские публикации, но тем не менее они носили доносительский характер.

Я бы доносить не стал, но Казану я бы поаплодировал. Ну как вам сказать? Всё-таки это не фашизм. Да, пожалуй, я бы его поприветствовал – и даже не за фильм «Трамвай “Желание”» и не за его художественные достижения, а за то, что человек прожил девяносто лет в таком веке. Причём Казан, в отличие от Лени Рифеншталь, никогда спонсорством правительства, поддержкой правительства, идеологической защитой правительства не пользовался. Он же не был художником при Маккарти, как и не был художником при Гитлере, а Лени Рифеншталь была. Поэтому Казану я бы поаплодировал, хотя – ещё раз говорю – я категорически против любого доносительства.

Я ещё не могу не сказать вот о чём. Есть очень интересный текст Игоря Волгина (это глава из его книги «Последний год Достоевского»), который называется «Христос у магазина Дациаро». Там разговор Достоевского с Сувориным. Достоевский сидит после очередного припадка. Он сидит весь красный, как после бани. Входит Суворин, и ему Достоевский говорит: «Знаете, я вообразил: вот стоим мы с вами на Невском у магазина Дациаро, и вдруг рядом с нами останавливается террорист и говорит: “Через десять минут Зимний дворец взлетит на воздух”. Вы пойдёте в полицию?» Суворин говорит: «Нет». Достоевский говорит: «И я не пойду. Почему? Ведь это ужас». – «Что же, это мы с вами боимся осуждения либеральной общественности?» – «Нет. Но почему-то не пойдём».

Вот во мне тоже это сидит: «Что, я боюсь осуждения либеральной или патриотической общественности?» Нет! Но какой-то мой тайный рефлекс противостоит доносу.