Саша Чёрный привлекателен прежде всего тем, что проговаривает вслух вещи, которые каждый таит про себя. Вот если Аверченко – это всё-таки такая улыбка благолепная, царящая над миром, это всё-таки харьковское веселье (он же, в отличие от Саши Чёрного, выходец не из Западной Украины, насколько я помню, не из мрачных и серых областей, Аверченко выходец из роскошного Харькова, с пышного юга, и сам он такой роскошный и весёлый южанин), то Саша Чёрный – это, наоборот, поэт раздражения, скудости, скуки. И его муза – это муза брезгливости.

Саша Чёрный – замечательный реформатор русского стиха. Не совсем это верлибры, это разностопные стихи, иногда дольники, но он очень раскрепостил форму. Вот возьмите, например, такой почти верлибр:

Сожрал поклонник апельсин-то!

У Саши Чёрного много издевательств над любовью – но только над тем, что называют любовью обыватели. Помните «Крейцерову сонату»:

А идеальная любовь у Саши Чёрного описана в стихотворении «Мой роман»:

Вот в этом-то и прелесть, что по-настоящему любить можно любовью отеческой, любовью соседской или любовью старшего к детям. Саша Чёрный обожает этих бледных детей городских улиц, катает их в лодке, покупает сладости. Он понимает, что любить можно только тех, кто беспомощен, кто одинок. Взрослый человек вызывает у Саши Чёрного какую-то априорную брезгливость. Он любит книжки, он любит пейзажи, он любит то, чего нельзя потрогать, а «Дева тешит до известного предела» («Письма римскому другу», Бродский).

Тут многие спрашивают, есть ли у него собственно лирика. Да это всё лирика! Понимаете, не нужно думать, что лирика – это только что-то восторженное, или что-то эротическое, или что-то слащавое. Лирика может быть продиктованной и довольно мрачными эмоциями, например ненавистью, например брезгливостью. И мизантропией Саши Чёрного. Вот:

Я думаю, это немножко потом и у Блока аукнулось («Грешить бесстыдно, непробудно…»):

Но у Саши Чёрного нет этого умиления:

Знаете, может быть, это и жестоковато сказано, но в этом есть необходимый укол, необходимый пинок. «Больному дать желудку полезно ревеню», – писал тоже очень желчный поэт Алексей К. Толстой. Наверное, здесь имеет смысл понять, что Саша Чёрный выполняет важнейшую роль санитара леса в русской поэзии, он возвращает лирике её полновесность, полноценность. У него есть стихи, исполненные глубочайшей тоски:

Ну просто хочется запеть на мотив Градского! Потому что, по-моему, лучший вокальный цикл Градского – это, конечно, его «Сатиры» – вокальная сюита на стихи Саши Чёрного:

Саша Чёрный – во многих отношениях поэт, как сказал Маяковский, «гейнеобразный», но у Гейне гораздо больше так называемой романтической иронии, а у Саши Чёрного достаточно жёсткая насмешка преобладает над всем. Ну и откуда было взять ему романтическую иронию? У него совершенно нет веры в будущее, он и революции никакой не желает – но у него есть вера в какой-то бессмертный инфантилизм, в то, что люди когда-то станут подобны детям. В этом смысле он как раз поэт довольно христианский («Будьте, как дети, и войдёте в Царство Небесное»). Лучшее, что он написал… ну, не лучшее, а самое умильное и трогательное – это детские стихи. И не случайно начал он со стихотворения «Колыбельная»: «Спи, мой птенчик, спи, мой чиж… // Мать уехала в Париж».

Очень многие тексты Саши Чёрного ушли в речь. Вспомните «Песнь песней»: «Царь Соломон сидел под кипарисом // И ел индюшку с рисом». Царю Соломону скульпторы по его описаниям, по всем его гиперболам создают портрет Суламифи: «Рот, как земля Ханаана, // И брови, как два корабельных каната».