|
Лермонтов – в меньшей степени. А Байрона воспринимают сегодня именно через Пушкина и во многом благодаря ему. Ну, отчасти, конечно, потому что Набоков совершил свой творческий подвиг: на пике своей славы он перевёл «Евгения Онегина» и написал к нему три томика комментариев. Можно спорить об этих комментариях, правильно сказала Нина Берберова: «Пушкин превознесён и поколеблен», – потому что в версии Набокова Пушкин весь состоит из европейских заимствований и заимствует даже то, чего, скорее всего, не знал. Но это нормально, у Набокова свой взгляд через свою призму.
Очень многие парадоксальные догадки Набокова верны – в частности, его конъюнктура к десятой главе «Кинжал Л, тень Б», которую он прочёл как «Кинжал Лувеля, тень Бертона». Конечно, очень интересен комментарий к финалу: Набоков полагает, что Татьяна в каждом слове своей последней отповеди Онегину говорит «да» вместо «нет». Это такой немножко мачистский взгляд: «Ещё немного – и она зардеется и упадёт в его объятья». Просто Набокову очень хочется, чтобы так было. Но некоторые набоковские догадки совершенно неосновательны: «Кругла, красна лицом она» в его интерпретации «красива». Но при всём при том Набоков сделал для Пушкина, как он сам писал, не меньше, а то и больше, чем Пушкин для Набокова. Когда он был без преувеличения самым известным американским профессором и одним из самых известных американских прозаиков, он сделал Пушкина достоянием американской культуры. Точность и основательность набоковского прозаического перевода остаётся до сих пор основой для сверки, остаётся эталоном адекватности. Эдмунд Уилсон правильно ему возражал, что убит дух пушкинской поэтики в его переводах, но точность для Набокова важнее. Благодаря вот этому четырёхтомнику (том перевода и три тома комментариев) Пушкин в шестидесятые годы сделался в Америке культовым автором.
– В пьесах Сухово-Кобылина изображён абсурдный мир чиновной России. Система безжалостно перемалывает людей. Узнала ли бюрократическая Россия свои черты в гротескных драмах писателя? – Нет, конечно. Понимаете, если уж она в Щедрине себя не узнала… Если говорить объективно, то, конечно, Сухово-Кобылин Александр Васильевич остался не прочитан. Не прочитаны его теоретические работы, его этическая система, не прочитаны его драмы, потому что его заслонил Островский, хотя Сухово-Кобылин, на мой взгляд, более одарённый драматург. Но вопрос: в какой степени он реализовался? Сухово-Кобылин написал три драмы, трагедии, мрачных фарса – «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина», в которых он зашёл несколько дальше, чем тогдашний читатель был готов. В пьесах Сухово-Кобылина вообще никакой роли человек не играет, с ним можно сделать всё. Для тогдашнего читателя это было в новинку, даже сегодняшний ещё с этим не смирился. Это такие мрачные гротески, которые до сих пор по-настоящему русской культурой не освоены. Мне даже кажется, что это какой-то подсознательный акт мести русской культуры. Все знают, что Сухово-Кобылин убил свою любовницу, француженку, и никто не знает, что он собственно написал. Я, со своей стороны, хочу сказать, что убийство любовницы не доказано, история тёмная. И «дело Сухово-Кобылина» – это не единственное, чем он нам запомнится. «Дело», которое он написал, всё-таки важнее, чем дело, которое он совершил. А убивал он или нет – я не знаю. У меня есть ощущение после прочтения его текстов, что он был, вообще-то, человек довольно этичный, довольно последовательный. Думаю, что муссирование этой темы – такая своеобразная месть общества ему.
– В обществе обэриутов читать газеты и говорить о политике считалось дурным тоном, однако в своём творчестве они через призму абсурда смогли отразить весь ужас жизни в тридцатые годы. |
