Мне кажется, что главная тема – тема комического, точнее, осмеянного безумия – это продолжение шекспировской морали о том, что единственным нормальным человеком в этом мире может оказаться безумец, потому что единственный ответ на мир фамусовых – это безумие.

Мне кажется очень здравой мысль Грибоедова о том, что единственным ответом этому миру является не байронизм, а гамлетизм. Байронизм, который высмеял блестяще Пушкин в «Онегине», – это провинциальные потуги молодого сноба выглядеть трагическим, хотя его внутреннее содержание равно нулю. А вот гамлетизм – глубокая христианская насмешка над миром, глубокое христианское неприятие этой мерзости. Поэтому, как мне представляется, «Горе от ума» – это первая попытка адаптации Шекспира на русской почве.

Просят Мережковского – говорим о Мережковском.

Мережковский может и должен сегодня издаваться практически без единой перемены запятой – и это будет просто абсолютно живая хроника нашего времени. Я думаю, что одна из трёх наиболее принципиальных дискуссий XX века (прежде всего дискуссий философских) – это спор Мережковского и Розанова в статье Мережковского «Свинья матушка» в ответ на статью Розанова под псевдонимом Варварин; это дискуссия Бердяева и Ильина о книге «О противлении злу силою»; и, конечно, это дискуссия Солженицына и Сахарова 1972 года.

Дмитрий Сергеевич Мережковский, по моим ощущениям, был величайшим представителем русского символизма, очень глубоко и точно понимающим исторический путь и исторические особенности России прежде всего потому, что ему удалось в его исторических трилогиях – и во «Христе и Антихристе», и в «Царстве зверя» – увидеть триаду, увидеть диалектику русского исторического пути.

Да, он пытается в истории проследить логику. И логика эта сформулирована Пастернаком в «Лейтенанте Шмидте»:

Мережковский рассматривает историю в рамках гегелевской триады, где всякая идея сначала является как ересь, потом торжествует, а потом сама становится бичом, сама становится тормозом исторического развития.

Вот об этом «Христос и Антихрист». Вся эта трилогия проникнута ожиданием Нового Завета. Христианство является сначала как гонимое, преследуемое – в «Юлиане Отступнике». Потом зрелый триумф христианства – это «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», Возрождение. И, наконец, христианство само оказывается оружием угнетения, когда становится государственным – это «Антихрист. Пётр и Алексей», потому что есть народная вера, а есть Пётр, который в результате раскола и своей борьбы с расколом был провозглашён Антихристом при жизни и огосударствил веру. Для Мережковского (при всём его восхищении личностью Петра) Пётр погубил в России религию именно потому, что огосударствил её. Как только государство и вера сливаются, вера становится антихристовой. Вот это заветная, любимая мысль Мережковского, которая особенно наглядно выражена с поразительной силой в его второй трилогии – в «Царстве зверя».

Кстати говоря, и в романе об Александре I у него совершенно поразительное описание сект, народной веры. Мережковский был уверен, что в сектах эта народная вера живёт. И, конечно, блистательный там портрет Карамзина, написанный, рискну сказать, с ненавистью, с истинной ненавистью, потому что Мережковскому Карамзин абсолютно чужой.