– Голосую за лекцию об Энтони Бёрджессе. Не могу понять своё отношение к автору. «Апельсин» перечитывал с одинаковым удовольствием, но другие вещи – даже «Трепет намерения» – дочитать не могу, скучно. Стоит ли ещё что-то читать?

– Бёрджесс писал, как вы знаете, «Заводной апельсин» в довольно исключительных обстоятельствах: он узнал, что у него рак мозга, он узнал, что ему остаётся от трёх до пяти месяцев. И решил, что надо семью оставить с деньгами, – значит надо написать бестселлер. И как-то он свой рак выписал в эту книгу, оставил его там, выбросил его из себя – и выздоровел. Это один из уникальных случаев в истории мировой науки. До сих пор никто не знает, что там произошло, но, видимо, напряжение его мозга оказалось таково, что Бёрджесс победил болезнь. Победить-то он её, конечно, победил, но метастазы свои эта книга пустила.

Страшная книга. Она – одновременно и книга борьбы со злом, и книга, в которой таится зло. Даже если вы смотрите фильм Стэнли Кубрика, уровень вашей агрессии повышается. Понимаете, эта книга не ведёт к катарсису, в ней нет катарсиса. Это книга, которая ведёт к безумному раздражению. Вы читаете её – и вы заряжаетесь этой страшной энергией, но происхождение этой энергии довольно темно. Поэтому не так всё просто. «Трепет намерения» – хорошая книга, по-моему, лучшая у него. Но «Апельсин» – это особое, это на грани жизни и смерти, поэтому так действует.

А теперь про Вийона.

Меня тут много спрашивают о том, как выглядит перевод Франсуа Вийона в русской традиции. Я рискну сказать, что лучший перевод Вийона сделал Юрий Ряшенцев для очень хорошей пьесы Юлиу Эдлиса «Жажда над ручьём». И самый лучший – конечно, «Баллада поэтического состязания в Блуа»:

А лучшее, что написано о Вийоне, как мне кажется, – это статья Осипа Мандельштама «Франсуа Виллон» и пьеса Павла Антокольского. В статье Мандельштама очень подробно говорится – задолго до мысли Михаила Бахтина – о карнавальной культуре Средневековья, замечательно разбирается мировоззрение Франсуа Вийона, мировоззрение парижского школяра позднего Средневековья и вера в то (вот это гениальная догадка Мандельштама, провидческая. Как мог мальчик в двадцать два – двадцать три года об этом догадаться?), что в иерархии Вийона есть Бог и над Богом, что всегда есть кто-то, кто его помилует, и нет окончательной справедливости и окончательного приговора, а есть тот, кто всегда его простит. Удивительно, что это так и было, что его всякий раз прощали.

Вийона не раз судили за то, в чём он не был виноват. Убийство по неосторожности? Ну, он должен был защищаться. И за это его вообще не тронули, хотя он сбежал из Парижа надолго, спасаясь тогда. Кража? Ну, в краже он был одним из последних соучастников и поплатился за неё тюрьмой и изгнанием. Дальше его ложно обвинили в убийстве, он рядом стоял. Но в конце концов, учитывая, что он был человек очень дурного нрава, его в 1462-м изгоняют из Парижа – и о нём ничего не слышно больше никогда. В 1489-м выходит его собрание, и уже ясно, поскольку это неправленые тексты, что Вийона нет в живых. Где он погиб и как – был ли повешен, погиб ли от руки какой-то, от ножа ли убийцы в кабаке, как Кристофер Марло, – ничего не понятно. Гении тогдашние вообще долго не жили.

Франсуа Вийон – первый настоящий лирик во французской поэзии, первый человек, наполнивший её не ритуальным, не формальным, а глубочайшим интимным содержанием. Взять «Балладу поэтического состязания в Блуа». Орлеанский герцог постоянно давал одну и ту же фразу для поэтического упражнения: «Я умираю над ручьём от жажды».