Комарье снова облепило пленника с ног до головы, жадно пытаясь добраться до его крови, которой и без того оставалось не так уж много. Головокружение накатывалось волнами, то заставляя сознание повиснуть на краю пропасти, то отпуская.

Глаза постепенно привыкли к полумраку — под фосфоресцирующим небом полная темнота никогда не наступала, к тому же оказалось, что часть растений светится сама по себе. Ослепленный огнями горожанин никогда не видел всего этого и мог бы наслаждаться окружающим его пейзажем, если бы не страх, клещами сдавливающий сердце. Ведь возможно, в этот самый момент какой-нибудь хищник на мягких лапах подкрадывается из темноты, чтобы начать свою кровавую трапезу…

Холодало, трава у ног начала затягиваться пленкой тумана, который с каждой минутой становился все плотнее и поднимался все выше. Скоро Рою уже казалось, что он по колено стоит в снегу, таком же плотном и белом, как на вершине Андак-Огу. Только вот Мирового Света тут нет, и вряд ли он когда-нибудь еще его увидит…

Против желания Гаал представил себе виденный тогда мельком светоч, фантастическую экскурсию, совершенную с бестелесным горцем, черную пустоту, наполненную мириадами ярких огоньков…

Огни лагеря превратились в огромные желтые шары, размытые туманом, а сам он, заполнив все вокруг, жил своей собственной жизнью, ежеминутно создавая и развеивая призраков, то заставляя деревья проступить из молочно-белой пелены черными великанами с растопыренными лапами, то скрадывая кисейным занавесом.

Внезапно Рой понял, что один из сгустков тьмы никуда не движется, наоборот, он вопиюще, вызывающе материален. Нечто, похожее на крупную собаку с непропорционально огромной головой, сидело прямо напротив привязанного к стволу дерева человека. Приглядевшись, Рой удостоверился, что это не обман зрения, не галлюцинация, — перед ним действительно сидела собака: в угольно-черной шерсти на морде поблескивали внимательные глаза, бока вздымались и опадали. Казалось, будто ночной гость внимательно изучает невиданную диковинку, невесть как оказавшуюся в его владениях.

«Ну вот, — как-то отрешенно подумал молодой человек. — И упырь по мою душу пожаловал…»

Конечно же он знал об этих населявших джунгли кошмарных созданиях. В байках, что заключенные рассказывали на привалах в лесу и перед сном в бараке, упыри занимали первое место, далеко обходя по популярности всяких там гривастых питонов, рогатых жаб и пауков, досуха высасывающих попавших к ним в сети жертв. Никто никогда толком не видел живого упыря — они были порождениями ночи, но рассказывали о них всякое. Что питаются они человечиной, что могут загипнотизировать, привидевшись кем-то близким — дескать, заглядывают в мозги человеку не хуже любого ментоскопа, — и выманить к себе в чащу, а главное — что разумны они, почти как люди. Кое-кто поговаривал, что даже умнее людей, потому что не они человека боятся, а человек — их. И даже говорить умеют, и язык их можно изучить. При Отцах, мол, посылали в эти места научную экспедицию с целью изучить упырий язык и наладить контакт, да только ничего из этого не вышло. Ученые подрывались на минах, их кусали ядовитые гады, которых здесь, за Голубой Змеей, великое множество, некоторые вообще пропали без вести… Так что отыскать хотя бы одного упыря им не удалось, не то что с ним поговорить. А тут война с Хонти подоспела Так и укатили восвояси ни с чем. А язык-то их изучать и ни к чему было: упыри сами отлично могут с человеком договориться, если захотят. Только обычно не разговаривать они хотят, а мясца отведать. Человечинки.

— Ты тоже меня хочешь сожрать? — спокойно спросил Рой тварь, сидящую перед ним. — Давай, начинай. Видишь, сопротивляться я тебе не смогу, даже если очень захочу. Кушай на здоровье. Только сделай милость — убей сначала, не рви заживо.

«Не отвлекайся, — с изумлением услышал он бесплотный голос: казалось, говорил окружающий туман, по крайней мере, упырь даже не изменил позы, по-прежнему гипнотизируя человека взглядом.