Пятый день музыкального запоя. Только что записал песню голосом Барбары Стрэйзанд. Где-то семидесятые или восьмидесятые годы двадцатого века. Даже названия толком не помню. Что-то насчет женщины и любви. Прослушал, хотел подправить одно место, и сорвал голос. Подошел к зеркалу, увидел себя. Глаза ввалились, красные. Нос сухой. Левое веко дергается. Когда же я спал последний раз? Напиваюсь воды из-под крана и ложусь. Прямо на пол, не отходя от умывальника. Последняя мысль – хорошо, что линолеум мягкий.

    Биоробот

    – Лира, не буди меня, пожалуйста. Я устал.

    Это мой голос? Сипение проколотой шины.

    – Мастер, с тобой все в порядке?

    – Анна? Ты? Что случилось? Эпидемия? – поднимаю голову и оглядываюсь.

    Анна в легком скафандре, как космонавт. Стоит передо мной на коленях. За ней – Лира. Мордашка заревана, опухшая. Тут же встревоженный Тит. Двери вскрыты с помощью сварочного пистолета. Были двери… Ах, да, я же их запер изнутри, чтоб не мешали записывать. И отключил все каналы связи. За дверьми – столпотворение. Мерлин пытается отогнать любопытных.

    – Ты заперся неделю назад. Ни на что не отзывался. Мы стучали и в дверь и в стены. Сначала от тебя шла в компьютер информация, а последние два дня совсем ничего.

    – Я записывал музыку и очень устал. Кажется, четыре дня не спал. Или пять. А почему ты в скафандре?

    – Ты разве забыл? Карантин. С тобой точно все в порядке?

    – Не совсем. Голос сорвал.

    Анна встает, поднимает Лиру и тянет за собой в коридор.

    – Ты слышала? Он устал! Мы себе места не находим, а он дрыхнет! Крокодил пернатый! Ух, что я с ним сделаю! Он у меня будет на коленях прощения просить! И не получит!

    – Анна, ты не понимаешь, тут какая-то тайна. Коша пять дней без перерыва работал, я чувствовала. Значит, это очень важно.

    Голоса удаляются по коридору. Выходит, я пять суток работал, потом двое спал. Подхожу к зеркалу. Ребра болят. Отлежал. Кожа свисает складками, мослы выпирают.

    – Ну и напугал ты нас, – говорит Тит. – Ломаем дверь, а ты на полу лежишь как мертвый. Лира третий день не спит, с ума сходит. Это на самом деле так срочно было, то, что ты делал?

    – Подожди, Тит, дай подумать. Нет, конечно, нет. Времени – вагон. Что же со мной было? Как с цепи сорвался… Дай, я сначала поем, подумаю, а потом все расскажу.

    Идем в столовую. Какая-то добрая душа уже накрыла для меня стол. Вызываю главный компьютер, включаю запись своей музыки и начинаю есть. Точнее – жрать. С сопением, урчанием и чавканием. В дверях – толпа. Знаю, что веду себя неприлично, но ничего не могу поделать. Глотаю все подряд, обжигаясь и не прожевывая. Выхожу из столовой с набитым брюхом и неутоленным чувством голода. В коридоре ждут Анна с Лирой.

    – Наелся, куцехвостый? Идем, отчитываться будешь. – Анна хватает меня за складку шкуры и тащит в экранный зал. – Так чем же ты пять суток занимался? – начинает она допрос, когда все рассаживаются.

    – Музыку записывал. – Выясняю у компьютера, что за пять с небольшим суток я записал пятьдесят три часа непрерывного звучания. Если учесть, что в некоторых вещах было четыре инструмента и два голоса, это просто невероятная цифра. Включаю наугад запись. Вивальди. Лира слушает, открыв рот. Титу в детстве медведь на ухо наступил. Или мамонт.

    – Это, конечно, здорово, но сколько времени мы будем слушать? – Анну нелегко сбить с курса.