Обальд не промахнулся. Могучим ударом он рассек эльфа от левой ключицы до нижнего правого ребра. Тело эльфа распалось надвое: ноги его подогнулись и торс соскользнул влево.

— Обальд! Обальд! — истошно завопили орки.

Инновиндиль тоже закричала И бросилась вниз по склону, на ходу вытаскивая меч.

Но тут сбоку кто-то прыгнул на нее, повалил на землю и крепко зажал рот. Не в силах вскрикнуть, она стала бороться, безуспешно пытаясь высвободиться, пока не поняла, что таинственный противник что-то шепчет ей на ухо.

Это был Дзирт До'Урден, он придавил ее к земле и крепко держал, нашептывая слова утешения, пока она наконец не замерла.

— Ничего не поделаешь, — повторял дроу. — Мы ничем ему не поможем.

Потом он посадил Инновиндиль спиной к себе и обнял ее за плечи, и они вместе смотрели, как внизу под скалой Обальд обошел рассеченное тело Тарафиэля, держа в руке вновь засветившийся меч, как набросили новые сети на пленного скакуна, как орки и гиганты принялись плясать в свете факелов.

Они сидели долго, отказываясь верить в случившееся, и плечи Инновиндиль судорожно тряслись от горьких рыданий, а Дзирт сжимал ее в объятиях. Девушка, смотревшая прямо перед собой неподвижным взором, не могла видеть, что дроу за ее спиной тоже плачет.

КОГДА ОПУСКАЕТСЯ ТЬМА

Я пришел к ним, снова позволив себе привязаться к кому-то и открыть свое сердце, и теперь оно вновь разрывается.

Опять внутри боль, словно кто-то специально бередит самые глубокие раны, вновь перед глазами образы погибших друзей. Я могу выстроить вокруг себя непроницаемую стену гнева и оградиться от всего этого. Могу отвести глаза и закрыть сердце, но уже не уверен, нужно ли мне такое облегчение. И в этом вопрос.

Смерть Тарафиэля ужасна. Мне часто приходится повторять самому себе, хотя это вроде бы очевидно, что мир — не школа, устроенная лично для меня, и не порождение моего разума и создан он не затем, чтобы я испытывал страдание или же радость. Бренору смерть причинила не меньше боли, чем мне. И Закнафейну тоже, да и всем остальным моим близким.

Это реальность, это правда, но ведь и мои чувства, мое переживание происходящего, мое горе и смятение тоже никуда не исчезают. Видеть мир мы способны только собственными глазами. Существуют любовь и ненависть, мы часто оцениваем событие как проявление дружественной или враждебной силы — а без этою не сложится представление о добре и зле, о справедливости, а также мы не поймем, что существует нечто большее, чем наши собственные нужды и желания. Так что в конечном итоге все происходящее вокруг является самым значимым именно для нас, даже если для другого это — перелом, решающий момент в жизни.

Понимаю, в таких рассуждениях много эгоизма, но что поделаешь, если это правда. Когда мы видим страдания кого-то близкого, наша собственная боль кажется нам невыносимой.

Поэтому, признавая, что в такой момент мои ощущения эгоистичны, я спрашиваю себя, чем является для меня гибель Тарафиэля: испытанием или предостережением? Я отважился открыть свое сердце, и теперь оно вновь разрывается. Вернусь ли я к той сущности, что укрывала мою душу каменным панцирем и делала ее нечувствительной к боли? Или же эта неожиданная страшная потеря — проверка моего духа, возможность осознать, что я способен выдержать жестокие повороты судьбы и не отступить, твердо придерживаться своих принципов, не терять надежды и противостоять боли?

И подобный выбор нам приходится делать постоянно. Каждый час, каждый день, сталкиваясь с чем-то в жизни, мы принимаем решения, которые ведут нас по одной из двух дорог: либо мы, невзирая на трудности, продолжаем идти по тому же пути, что выбрали в лучшие времена, когда были полны надежд, веры и высоких идеалов; либо отступаем и выбираем более легкий путь, оберегая себя от физических и душевных страданий.