Машины и слуги оставались за воротами, а приглашенные входили в парк, чтобы пройти по широкой красной ковровой дорожке метров пятьдесят, не меньше (это Николь придумала такую китайскую церемонию), к ступенькам балюстрады, на которых их поджидали хозяйка бала и генерал-губернатор в белом парадном мундире и при всех своих орденах и лентах. Марии были хорошо видны проходившие, и как-то сами собой пришли на память стихи Лермонтова:

"Боже мой, ведь он написал эти стихи, когда был гораздо моложе меня нынешней, двадцатидевятилетней, да он и навсегда остался моложе… Как он смог все это узнать и увидеть, как смог сказать об этом так точно и просто? Гений на то и гений, что не поддается ни расчетам, ни здравому смыслу, ни правилам, ему "нет закона", хотя у Пушкина это сказано не о гении: "затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона"… Да, и у Лермонтова все стихотворение в целом не совсем о том, о чем процитированный отрывок, но разве в этом дело?"

Размышления Марии внезапно прервались: на красной ковровой дорожке появился господин Хаджибек и семенящие за ним Хадижа и Фатима. Если бы господин Хаджибек когда-нибудь видел пингвинов, то он бы знал, что в черном фраке с белой манишкой и в черных лакированных туфлях он очень похож на пингвина, не только сочетанием черного с белым, но особенно тем, что грудь и живот составляли у него как бы единую дугообразную выпуклость, а длинные фалды фрака и черные туфли, сливаясь, также образовывали будто бы единую точку опоры, на которой продолговато-округлый господин Хаджибек, как пингвин на задних ластах, ловко перемещался по красной ковровой дорожке, а где-то вверху, над черной бабочкой галстука и белоснежным воротничком манишки, поблескивали его карие, сияющие от восторга и умиления глазки - этакие живые буравчики. Чуть позади поспешали за господином Хаджибеком его стройные жены, в расшитых золотом шелковых кафтанах (так называется по-арабски нарядное женское платье до пят, свободного покроя): Хадижа - в бирюзовом, а Фатима - в нежно-зеленом. Головы их были покрыты легкими газовыми шарфами, волосы заплетены в две косы, свободно свисающие ниже пояса. Золота, бриллиантов, изумрудов, сапфиров на обеих вполне хватило бы для того, чтобы открыть небольшую, но богатую ювелирную лавочку.

Господин Хаджибек рассмешил Марию, а его жены вызвали восхищение - они были прекрасны, каждая по-своему. Это Мария настояла на том, чтобы приглашения были доставлены господину Хаджибеку фельдъегерем и не только ему, но и его обеим супругам. Чести быть приглашенными со старшей и младшей женой обычно удостаивались только очень крупные царьки или государственные лица самого высокого ранга, буквально лишь первое и второе лица самоуправления Тунизии. Местная знать почти поровну делилась на тех, кто льнул к Европе и в одежде, и в образе жизни, и тех, кто противился этому, демонстративно являясь на званые вечера, даже к генерал-губернатору, без жен (место жены у домашнего очага) и в исконно национальных нарядах. Последние считали, что, утрачивая право быть на людях в национальной одежде и поступаясь своими обычаями, они поступаются в значительной степени государственной самостоятельностью. Но даже и те, кто щеголял сейчас во фраках, втайне надеялись окрепнуть и замотаться в свои белые одежды. Как известно, со временем так и произошло, а пока они учились носить фраки, бегло говорить по-французски, читать, писать, если надо, то и танцевать бальные танцы или играть в карты за ломберным столиком…

Гости все прибывали. На ковровой дорожке офицеры гарнизонов Бизерты и Туниса с женами сменяли местную знать. Наконец появился давно ожидаемый Марией контр-адмирал Беренц - последний командующий русской эскадрой в Бизерте. Мария просила его прийти в адмиральском мундире, а он пришел в штатском - теперь адмирал служил корректором в одной из французских газет Туниса, даже, можно сказать, газеток; пришел не во фраке, а в обыкновенном однобортном костюме, но с галстуком-бабочкой.