Теперь настал черед мрачнеть рыжему.

    -  День. Один день.

    -  Или больше?

    -  Или меньше.

    -  Бред какой-то... - выдохнул Протесилай, куснув раненую губу и зашипев от боли. - Бред, чушь!..

    -  Бред, - вяло согласился Одиссей.

    -  Нет, ты не понимаешь! - Филакиец сорвался на крик, поперхнулся: вроде бы хотел добавить свое обычное «мальчик», но раздумал. - Гидра тебя заешь, ты ничего не понимаешь! День он плыл... А я - неделю. Треть кораблей растерял; гребцы ладони до кости стерли! И вот на тебе: я сегодня вернулся, на рассвете, а ты - тоже сегодня, только под вечер! Теперь понимаешь?!

    -  А ты? - в свою очередь поинтересовался рыжий, тщательно просеивая мокрый песок сквозь пальцы. Можно было подумать, от этого зависел грядущий военный успех. Тучи издевательски клубились над головой, вертя из себя кукиши. Песок слипался в комки, отказываясь сеяться. Словно само Время, влажное от пота и крови, упрямо застревало в песочных часах.

    -  И я, - был странный ответ. - Может, навоевались, а? Может, все?! Сплавали разок, и хватит?

    ... Тень ребенка корчилась на песке, что-то доказывая моему Старику. Дергала плечами, мотала головой. Никакого уважения к неподвижному хозяину. Старик молчал, зябко горбясь. Щупал ладонью потную лысину, хмурился. Наверное, ему тоже хотелось сдохнуть.

    Безнадежно.

    -  А тебе вообще разговаривать не положено. - Одиссей с трудом оторвал взгляд от беззвучного разговора теней. - И кричать на меня не положено. Убили тебя, значит, убили. Молчи теперь.

    Протесилай скривился: будто поджившую рану зацепил, содрал корочку.

    -  Молчу теперь, - согласился он.

    -  Клялся ведь? В Спарте?

    -  Ну, клялся. Успел, на свою беду. А что? Все клялись, и я тоже...

    -  Вот и воюй, как все.

    -  По-человечески?

    Обеими руками Одиссей взлохматил мокрый пожар шевелюры. Добавил тихо, с нажимом:

    -  По-человечески. Слушай, у тебя выпить не найдется?

    -  Крепкого?

    -  Ага.

    %%%

    Если верить моим собственным ощущениям, первый раз мы отплыли из Авлиды под Трою дней пять тому назад. Это если верить. Когда все взывает: не верь! Погода и тогда была гнусней гнусного: «мряка», как шутили острые на язык феспроты. Ох, и словечко... ох, и погода!

    Уж лучше шторм.

    Калхант-прорицатель плыл со мной на «Пенелопе». Моргал совиными глазами, утробно икал. Злился. На его месте я бы тоже злился: знамения хором обещали ветер в спину и солнышко в небе. О чем Калхант, руководя общевойсковым жертвоприношением, имел неосторожность возвестить. Небось сейчас народ честит пророка на чем свет стоит - в Бездну Вихрей, в Тартар, в Эреба корни!..

    Вот и икается.

    Набухшая простыня болталась над головой. На ней спал капризный, страдающий недержанием ребенок: желто-серая гадость струилась по лицу, вызывая приступы тошноты. Ни день, ни ночь: ублюдок без названия. Лиловое море пенилось под эскадрами, но видимость была никудышная. Казалось, «Пенелопа» идет в гордом одиночестве. А плеск, отдаленные выкрики и хлопанье парусов - морок. Гребцы пробовали петь: впустую. Любой гимн глох на середине.

    -  Удружили... - брюзгливо каркнул Калхант.

    -  Кому?

    Я действительно не понял, о ком говорит прорицатель.