Это случилось в саду.

    Я был один. «Одиссей! - позвала издалека мама. - Иди кушать!» Я оторвался от песочных башенок и внезапно почувствовал себя птенцом в скорлупе. Земля, небо, я сам - все слилось на миг в единое целое: отцовский дом с садом, луг, куда меня водили гулять, бухта Ретра, куда мы ездили на праздник урожая, небо над головой - свинцовое зимой, прозрачно-лазурное осенью, укрытое пеной облаков; люди - папа, мама, няня, рябой свинопас, друзья-мальчишки, дядя Алким… боги, чьи имена были для меня плохо понятны, но которым я молился, потому что ребенку сказали: так надо!..

    Яйцо.

    И я - внутри; в центре.

    Яйцо пульсировало, грозя увеличиться в размерах или треснуть. Мне было скучно; нет! - мне стало скучно. Ушел страх, радость, боль и недоумение; холодно!.. холодно! Рыжеволосый мальчишка стоял в яйце, в своем личном Номосе , без слов понимая главное: я совершу все, что не позволит скорлупе треснуть.

    Все, необходимое для спасения; в первую очередь, для спасения самого себя, ибо я - центр маленькой вселенной.

    Ибо без меня моей вселенной будет плохо, потому что ее не будет вовсе.

    -  Одиссей! Иди кушать!

    Я побежал на зов. Даже не зная, что видение ушло, а знание осталось. Оно, это новое знание, властно пело во мне: я! сделаю! все! Никогда больше я не дремал на уроках дяди Алкима, впитывая его слова, будто губка - воду; никогда не подходил к краю утеса ближе, чем следовало, убивая насмешки приятелей быстрым и обидным ответом, карабкаясь на скалы с риском сорваться, я вымерял риск грядущей пользой - окрепшими пальцами, чутьем тела, силой! даже совершая глупости, я понимал: это необходимо ради обретения опыта…

    Нет.

    Ничего я не понимал.

    Я и сейчас-то мало что понимаю.

    Мальчишка оставался мальчишкой, отнюдь не превращаясь в маленького старца. Но время трещин на скорлупе отодвигалось в туман неслучившегося.

    Если б еще знать: потерял я или приобрел?!

    …А ты, мой Старик? моя тень?

    Ты ведь почувствовал, да?!

    Иначе зачем ты послушался меня, когда я не позволил тебе отогнать явившегося однажды бесплотного бродягу, и даже помог мне в строительстве кенотафа?

    А потом еще раз.

    И еще.

    Неужели ты знал: придет ночь, одна из многих, и я скажу:

    -  Я вернусь!

    ПЕСНЬ ВТОРАЯ

    ОДИН ЖЕНИХ, ОДНА СТРЕЛА И ДЮЖИНА КОЛЕЦ

    И море, и Гомер - все движется любовью.

    Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит.

    И море черное, витийствуя, шумит

    И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

    О. Мандельштам

    СТРОФА-I

    БЕЙ РАБОВ, СПАСАЙ ИТАКУ!

    Говорят, была у Сатира Аркадского волшебная раковина. Дунешь на гору - ужаснутся камни, вниз сбегут. Дунешь на море - ужаснутся волны, прочь отхлынут. Дунешь на небо - ужаснутся облака, кинутся врассыпную, а следом ветра-свистоплясы, а следом Гелиос-Всевидец, теряя на бегу лучи-сполохи.

    Так вот, один итакийский козленок - почти взрослый, можно сказать даже, совсем козел - орал куда ужасней.