– Вона! — вытаращил глаза Семен. — А невеста живая ли? С чего это она обмерла? Никак с радости?

– Вот именно, — буркнул атаман. — Ты б не умничал, Семка, а то от великого ума голова тяжелая станет, как бы не скатилась с плеч. Скачи за попом, да тихо там, не булькни в Щеглах ни слова лишнего. А попу скажи, мол, человек умирает, надо соборовать, а коли спросит, кто именно, отвечай, мол, сам барин перепечинский. Понял ли?

– Понял! — невесело кивнул Семен, выходя и бросив на Искру напоследок ненавидящий, мстительный взгляд.

Минуту Ганька еще стоял над Ульяшей, потом прижал к лицу руки.

– Сколько дней оставил ты мне, Господи? — прошептал он, глуша шепот ладонями. — Да сколько б ни оставил, спасибо тебе, что наконец-то привел ее поперек пути моего. Станет она моей — и ничего страшно мне не будет. Потом прибери меня, приголубь меня, Господи! Только сначала дай мне ее хоть на день с ноченькой!

Коли кто бывал обманут тем, кого сам обмануть намеревался, тот вполне поймет состояние, в котором находился один из персонажей сего романа, а именно — Петр Иваныч Перепечин, после того как вылез из тепловодной трубы обратно в подвал. Не счесть проклятий, которые он послал своему племяннику, однако во всех них звучали также уверенность в скором отмщении и непременное перечисление тех кар, которым он подвергнет Анатолия Славина, когда представится удобный случай. Кабы оказался тут сторонний наблюдатель, он бы, конечно, подивился тому, отчего это Петр столь крепко убежден, что сей случай ему непременно представится.

Наконец, утомившись сотрясать своды своей темницы проклятиями, Петр угомонился, присел под стенкой и начал было дремать, чтобы заглушить голод и злость, как вдруг неподалеку послышался женский голос, по которому он немедленно узнал свою верную ключницу Ефимьевну. Петр встрепенулся, потому что подспудно ждал ее появления. Если он и надеялся получить от кого-то помощь, то лишь от нее, от нее одной! Семка — предатель, сестра — трусиха и дура, прочие слуги барина ненавидят просто потому, что он — господин, а они — его рабы. Ну а Ефимьевна, которая его вырастила, выпестовала, которая была ему ближе, чем мать родная, — она непременно должна, обманув разбойников своей мнимой трусостью и покладистостью, улучить минутку и подать своему ненаглядному Петеньке какую-то подмогу или хотя бы надежду на нее.

Он поднялся, ощупью, по стеночке, побрел туда, где было слышно лучше всего. Теперь он находился прямо под крышкой того люка, с помощью которого подвал соединялся с поварней.

– Да что ж вы столь немилостивы? — увещевала Ефимьевна охранников. — Сами брюхо набили господским добром, а хозяину вам и краюхи хлебной жаль?

– Теперь он тут не хозяин, — отозвался чей-то голос. — Теперь мы тут хозяева и господа!

«Как бы не так! — скрипнул зубами Петр. — Попадетесь вы мне, господа-хозяева, я вам каждому в хозяйство отдельный сук березовый выделю да веревки новой не пожалею на обзаведение!»

– Конечно, конечно, — льстиво журчала Ефимьевна. — Вы господа и хозяева. А коли так, будьте добры к рабам своим Петру Иванычу и Анатолию Дмитричу. Дозвольте хлебца им отнести, а не то помрут в погребе с голоду — с вас же потом атаман и взыщет. Сами знаете, баре — они народ хлипкий, не то что ваш брат крестьянушка. Это вы можете хоть сутки, хоть неделю на лучке с кваском сидеть, а барин вовремя не поел — и готово, откинул копыта.

– И верно, пускай поедят, — сказал другой голос. — А то и впрямь — сдохнут, а Ганька нам потом рыла начистит.