– Отчего ты его не выдашь? — прошипела Ефимьевна, несколько отдышавшись и придя в себя. — Глядишь, Ганька этот препоганый в награду тебя и помилует да отпустит!

Петр молчал. Он совсем не хотел, чтобы Ефимьевна знала, как сильно ему нужен Анатолий. Наконец проговорил, скупо цедя слова:

– Да я, наоборот, боюсь, Искра так разгневается, что нас обоих пришибет. А потом, я, может, измудрюсь еще и сам сбежать, что ж буду свой тайник открывать врагу?

– И то верно, Петруша, и то верно! — истово согласилась Ефимьевна. — А теперь скажи, что мне делать, как тебе подсобить?

– Семку отыщи, — велел Петр. — Отыщи и пошли его тайно в Щеглы за подмогою. Пусть оттуда отправят срочно человека за воинской командой, а пускай он щегловских припугнет, коли, мол, станут медлить, то приживалке этой барыниной в живых не быть. Растерзают ее — и сам Ганька первый будет, видел я, как он на нее глядел!

– И-и, милостивец! — воскликнула Ефимьевна и тут же прихлопнула рот ладонью, спохватившись, что как-то слишком расшумелась. — Семка, поди, не захочет пособлять тебе, у него теперь вся надежда на бунтовщиков. Он спит и видит, что Ганька ему нашу Фенечку отдаст.

– Ну, даже если и отдаст, — зло бросил Петр. — И куда Семка с ней подастся? Все равно ведь век бунтовать они не станут. Пугачев покрепче Ганьки был, а и того топором укоротили, Ганьку же как муху пришлепнут и без топора. А потом и за Семкой охота начнется, далеко ли он убежит? А если и убежит, если жизнь спасет, велика ли радость будет ему от такой жизни — затравленному, гонимому? А если мне поможет, я ему сестру отдам по закону, с приданым. Выстроит себе дом, заживет хозяином. Сам барином станет!

– Да не поверит, поди, он тебе, — вздохнула Ефимьевна. — Ты ему уж сколько раз обещал, да обещалки твои травой поросли. Не поверит Семка, решит, что сызнова солжешь, дашь слово, да назад возьмешь!

«И возьму, надо будет!» — мрачно подумал Петр, а вслух сказал:

– Перед лицом смерти кто ж солжет, греха не убоится?! Могу своеручную запись дать, клянусь, мол, так и так…

– Хорошо, — решилась Ефимьевна, — скажу ему все, как ты велишь, только не ведаю, уговорю ль.

– Да уговоришь! — повеселел Петр. — Семка ведь и сам не без головы, понял уже небось, что всякий пожар рано ли, поздно потушен будет, искры затопчут, а головешки обгорелые в стороны размечут. И останется на месте пожарища только прах… а кому ж охота прахом сделаться? Так что иди, ищи Семку и увещевай его.

Ефимьевна перекрестила барина, поцеловала в плечико, пользуясь привилегией няньки и доверенного человека (прочим-то лишь к ручке дозволялось приложиться!), и двинулась было к выходу, да приостановилась:

– А может, все же шумнешь насчет Анатолия убеглого?

– Пока погожу, — покачал головой Петр. — Он никуда не денется, не век же ему в трубе сидеть! Скоро обратно приползет. Податься ему некуда. А мне от него еще кое-что вызнать нужно…

«Кто был такой хитрый, что сам себя обхитрил?» — думал в это время Анатолий. Ему казалось, что он некогда читал или слышал о таком человеке, и безуспешно пытался вспомнить, но не мог, а потом махнул на все рукой и подумал: «Да это ведь я сам себя перехитрил! Или все же Петр?» Нет сомнения, что Петр нарочно указал ему лаз тупиковый, проход без выхода. Опасался, что Анатолий обманет, или чуял некий подвох в рассказе о завещании? Ну что ж, не зря чуял!..

А вот сам Анатолий беды не почуял — ну и попался, как мышь под голик.

Он вдруг вспомнил, как однажды, еще мальчишкой, видел: сенные девки накрыли новым голиком мышку и хохотали, глядя, как она пытается пробраться сквозь частые, колючие прутья.