Ее губы слегка сжимаются, а глаза сужаются.

– Ты собираешься добавить это к своим ежедневным навязчивым привычкам?

Я ухмыляюсь.

– Возможно.

– Это значит да.

Я смеюсь и кружу нас. Оливия визжит от смеха. Я притягиваю ее к себе, и мы сталкиваемся нос к носу, но не замираем, так как музыка все еще играет.

– Правильно.

Прижимаюсь губами к ее губам, выбивая из нас воздух, а затем откидываю ее на спину. Ее великолепные светлые волосы развеваются веером. Она смеется, сапфировые глаза мерцают, а я снова осознаю, как мне чертовски повезло. В моем мире больше нет тьмы, там только свет. И все благодаря этому прекрасному созданию.

Из за этих мыслей меня покидает умиротворение, и мне необходимо ее объятие. Я очень долго не отпускаю ее, но Оливия не жалуется. Часто реальность бьет меня, как железный прут по лицу, заставляя проверить, действительно ли все это существует. И объятия – это действенный способ прийти в себя. Проблема в том, что рано или поздно их приходится разрывать. К сожалению, нельзя простоять так целую вечность.

Музыка заканчивается, но я продолжаю крепко держать Оливию, покачивая нас из стороны в сторону. Знаю, что она не заставит меня отпустить ее, поэтому сам делаю это.

– Иди на работу, моя милая девочка, – шепчу ей на ухо и шлепаю по ягодицам, отпуская. Мне требуется вся сила воли, чтобы не двигаться и не преследовать ее, как это часто бывает. Стараюсь не обращать внимания на боль в сердце от того, что она удаляется все дальше. Но не получается. Пока Оливия не вернется в поле моего зрения, я не буду полноценным.

У входа в школу я внимательно изучаю лодыжки проходящих мимо меня людей. Рассуждая, что и в самом деле неприемлемо выходить на публику без подходящих носков, я качаю головой. Подумаешь, мой мальчик хочет исправить это недоразумение? Он делает всем одолжение.

Засунув руки в карманы, я стою у двери, не обращая на улыбающихся женщин и их детей никакого внимания. Улыбнуться им – вступить в контакт. Поговорить, позволить познакомиться со мной, отвечать на вопросы. Нет, спасибо. Мне это не нужно. Поэтому я просто сохраняю бесстрастное выражение лица, пока не замечаю сына. Улыбаюсь, глядя, как он выходит из дверей с рюкзаком за спиной. Маленькая рубашка от «Ральфа Лорена», небрежно заправлена в серые шорты, а красивые темно синие полосатые носки, подтянуты к голеням. На ногах конверсы, шнурки развязаны и волочатся по земле, а темные волосы спутаны. Мой маленький мужчина.

– Добрый день, сэр, – говорю я, опускаясь на корточки и завязывая шнурки, когда он подходит ко мне. – Ты хорошо провел день?

Его глаза, точная копия глаз матери – темно синие. Он раздражен.

– Пять пар, папа, – произносит он. – Это неприемлемо.

– Пять? – Я делаю шокированный вид, и это прекрасно, потому что так оно и есть. Прищурившись, я вопросительно смотрю на него. – И что же ты сделал, Гарри?

– Сказал, чтобы попросили купить им на Рождество носки.

Я усмехаюсь, беря его за руку.

– Мы идем к прабабушке.

Он кричит от возбуждения, заставляя меня улыбнуться.

– Пошли.

Я хватаю его за маленькую ручку и делаю несколько шагов, но резко останавливаюсь, от того, что кто то зовет меня.

– Мистер Харт!

Я бросаю на своего мальчика вопросительный взгляд, но его лицо невозмутимо. Гарри пожимает плечами.

– Я не мог сосредоточиться на рисовании.

– Значит, ты заставил детей снять носки.

– Верно.

Я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь.

– Мистер Харт!

Поворачиваюсь к спешащей к нам учительнице Гарри. На ней надета цветастая юбка, которая колышется вокруг лодыжек. Мятая юбка.

– Мисс Филлипс, – вздыхаю я, демонстрируя усталость.