«Ну зашибись», — думает Рик. Он ненавидит искусственные бороды и усы. Это как играть с гусеницей, приклеенной к губе, или с бобром — ко всему лицу. Не говоря уже о гримировальном лаке, при помощи которого все это добро лепят на морду.

На словах про «усы Сапаты» режиссер разражается хохотом и говорит Рику:

— И уж поверь мне, когда Стейси увидит чертовы усы, он позеленеет от зависти! Мы оба хотели, чтобы у Джонни Лансера были усы, — объясняет режиссер. — Я сообщил продюсерам, что нам нужна растительность на лице, чтобы осовременить жанр. Ну, как делают итальянцы в Европе.

Рик морщится. Но Уонамейкер слишком увлечен собственным рассказом и не замечает реакции актера.

— Ну, CBS сказали, что, мол, перебьетесь. Так приспичило кому-то приклеить усы — приклейте злодею. И этот злодей — ты, Рик, — скалясь, говорит Сэм.

Рик не фанат фальшивых усов, но при таком раскладе — усы хотел главный актер, а их отдали ему? Совсем другой разговор.

— Значит, Стейси хотел усы? — уточняет он.

— Да.

— А он не расстроится?

— Шутишь? Да он озвереет на хер! Но он знает: так решили продюсеры. Так что вся эта возня лишь добавит подтекста в противостояние между вами. Ребекка, детка, — говорит он, обернувшись к художнице по костюмам, — я хочу, чтобы персонаж Рика, Калеб, выглядел другим. Я не хочу, чтобы его одевали, как одевают звезд «Бонанцы» или «Большой долины» последние десять лет. Хочу, чтобы костюм отражал дух времени — никаких анахронизмов. Но что общего между 1969-м и 1889-м? Хочу такой костюм, в котором он прямо сегодня мог бы зайти в «Лондон Фог» и выглядеть как самый модный парень на деревне.

Явно разбирающаяся в контркультуре художница по костюмам говорит режиссеру то, что он хочет услышать:

— У нас есть пиджак Кастера, с бахромой во весь рукав. Он желтоватый, но выкрашу его в темно-коричневый — и хоть сегодня в нем на Сансет.

Именно это и нужно Уонамейкеру. Он гладит ее по щеке пальцем.

— Ты ж моя хорошая.

Ребекка улыбается, и тут Рик понимает: Сэм и Ребекка явно трахаются.

Уонамейкер оборачивается к Рику.

— Теперь про прическу, Рик.

— А что с ней не так? — словно бы защищаясь, спрашивает Рик.

— Поколение набриолиненных друзей уже мертво, — объясняет Сэм, — это очень по-эйзенхауэровски. Хочу, чтобы у Калеба была другая прическа.

— И какая — другая?

— Что-нибудь такое хиппарское.

«Хочешь, чтобы я выглядел как сраный хиппи?» — думает Рик.

— Хочешь, чтобы я выглядел как сраный хиппи? — не скрывая скепсиса, спрашивает Рик.

— Не думай о хиппи, — поясняет Сэм, — думай об «Ангелах Ада».

Сэм снова находит глаза Сони в зеркале.

— Надень на него индийский парик, тот патлатый, и подрежь, чтоб как у хиппаря, — и, быстро повернувшись к Рику, успокаивает: — Но очень пугающего хиппаря.

— Сэм… э-э… Сэм? — Рик прерывает творческий полет мысли режиссера.

Тот разворачивается к актеру — он весь внимание.

— Да, Рик?

Стараясь не показаться капризным мудаком, Рик замедляет напор Сэма практическим вопросом:

— Слушай… э-э… э-э… Сэм, если на моем лице будет столько фальшивой… э-э… э-э, — он подбирает верное слово, — волосни, никто меня не узнает.

Сэм Уонамейкер выдерживает небольшую паузу и затем отвечает:

— Что ж, мальчик мой, это и есть актерская игра.