Шли они на шести довольно крупных речных лодьях с наставленными бортами, вмещавших человек по пятнадцать-двенадцать каждая, да еще с немалой поклажей. Немного найдется сел и городков, где всех удалось бы разместить под крышей, но оба воеводы стремились устроить в тепле хотя бы Дивляну. Всего месяц назад она едва не умерла, простудившись на реке, и ни брат, ни будущий деверь не хотели подвергать лишнему риску ее здоровье и саму жизнь.
— Нет ли тут жилья какого поблизости? — расспрашивал Белотур Мезгу. — Хоть заимка, лишь бы изба с печкой была.
— Есть тут и изба и печка, да лучше не соваться туда. — Мезга покачал головой.
— Что так? Лихие люди? Мы не боимся, пусть нас боятся! — выразительно ответил Велем и подмигнул Белотуру.
Тот усмехнулся: трудно было представить такое лихо, которого стоит бояться дружине из семи десятков хорошо вооруженных мужчин.
— Не так чтобы лихие… Село здесь, Межа называется, — пояснил Мезга, и Дивляна кивнула. Здесь, где кончалась Ловать и начинались неведомые земли, в ее глазах проходила межа Того и Этого Света, а значит, никак иначе село называться и не могло. — Хорошее село, большое, дворов с три десятка.
— Ого!
— Кривичи и голядь живут. Да только гостей они к себе не пускают. Бабка у них одна всеми верховодит — Кручиниха, старейшины Кручины Пытигневича вдова. Лет десять назад стояли у них на ночь варяги торговые, да завезли какую-то хворь злую, лютую — все село в лежку лежало, человек с двадцать умерло. С каждого двора кого ни то на жальник свезли. С тех пор не пускают чужих.
— Да мы уговорим! — Велем ухмыльнулся.
— Не надо! — Проводник потряс нечесаной головой. — Бабка-то, Кручиниха, — она знает. Сильная ведунья, духи разные у нее в услужении. Много чего может — порчу снимает… а то и наводит. Кто ей слово поперек скажет — непременно беда случится.
— Не надо мне этой бабки, — недовольно хмурясь, сказала Дивляна. — Обойдусь я без ее печки — среди своих сохраннее.
Белотур кивнул и не стал настаивать. Положение Дивляны было слишком уязвимым, чтобы рисковать навлечь на себя косой взгляд чужой изводчицы. Обрученная невеста, она находилась на переломе своей судьбы, когда девушка уже вышла из-под защиты рода и чуров, но еще не вошла в другой род. Это время считается самым опасным, когда девушка наиболее доступна для любого видимого и невидимого зла, а Дивляне к тому же предстояло ехать так далеко — на край света, куда с робостью в душе пускаются даже зрелые, сильные мужчины.
Отроки тем временем начали устраивать стан: таскали от лодий поклажу, ставили шатры. В роще стучали топоры, и Мирята выбивал искру над кучкой щепок и бересты, а Опенок держал над ним щит, прикрывая от дождя и ветра. Запылали костры; вырубив в роще жерди, над пламенем растянули пологи из бычьих шкур, чтобы не заливало дождем. Такими же шкурами был покрыт шатер для Дивляны, и две ее челядинки уже возились внутри, раскладывая на земле сперва еловый лапник, потом кошмы, потом овчины, потом одеяла… Но сидеть в шатре среди сырости не хотелось, поэтому Дивляна пристроилась на бревнышке возле огня. Под пологом собирался дым, ел глаза и не давал дышать, но все же тут было лучше, чем под дождем. Как говорится, дымной горести не терпеть — тепла не видать.
Варили кашу, отроки резали купленные в одном из сел караваи из нового жита. Когда, наконец, все расселись, держа на коленях по миске с горячей кашей, уже начало темнеть. Дождь все поливал, ветер бросал в лицо дым. Морщась и отворачиваясь — это известное дело, с какой стороны ни сядь, дым пойдет на тебя! — Дивляна случайно глянула в сторону и вдруг увидела вдали огонь. |