|
Посему скорее вы - не я - предатели. И вот что скажу я: ежели покорностью и послушанием не загладите провинностей своих, горе вам! Разве забвенны уже времена Павлюка и Наливайки? Разве стерлось в памяти вашей, как поплатились они? Знайте же, что patientia <терпеливость (лат.).> Речи Посполитой исчерпана и меч занесен над головами вашими. - Ругаешь, вражий сын, выкрутиться хочешь и смерти избежать! - закричал кошевой. - Да только не помогут тебе ни угрозы, ни латынь твоя ляшская. Остальные атаманы принялись скрежетать зубами и лязгать саблями, а пан Скшетуский поднял голову еще выше и сказал вот что: - Не думай, атаман кошевой, что смерти я боюсь, или жизнь спасаю, или невиновность свою доказываю. Шляхтичем будучи, судим я могу быть только равными себе и не перед судьями тут стою, но перед татями, не перед шляхтой, но перед холопами, не перед рыцарством, но перед варварством, и хорошо мне известно, что не избегну я смерти, которою вы тоже пополните меру своей неправоты. Смерть и мука передо мною, но за мною - могущество и возмездие целой Речи Посполитой, пред ней же да вострепещите все вы! Непонятно почему, но гордый вид, высокая речь и упоминание Речи Посполитой произвели сильное впечатление. Атаманы молча поглядывали друг на друга. В какое-то мгновение показалось им, что перед ними не пленник, но грозный посланец могущественного народа. Тугай-бей буркнул: - Сердитий лях! - Сердитий лях! - повторил Хмельницкий. Внезапные удары в дверь прервали дальнейший допрос. На майдане расправа над останками Татарчука и Барабаша как раз была закончена; товарищество прислало новую депутацию. Более дюжины казаков, пьяных, окровавленных, взмокших, тяжко дышавших, ввалились в горницу. Переступив порог, они остановились и, простерши руки свои, еще дымившиеся кровью, заговорили: - Товарищество кланяется панам начальству, - тут все они поклонились в пояс, - и просит выдать того ляха, щоб з ним пограти, як з Барабашом i Татарчуком. - Выдать им ляха! - крикнул Чарнота. - Не выдавать, - крикнули другие. - Пусть погодят! Он посол! - На погибель ему! - раздались отдельные голоса. Затем все замолкли, ожидая, что скажут кошевой и Хмельницкий. - Товарищество просит, а ежели что - само возьмет! - повторили депутаты. Казалось, что Скшетуский уже пропал и спасения ему не будет, когда Хмельницкий вдруг наклонился к уху Тугай-бея. - Он твой пленник, - шепнул гетман. - Его татары взяли, он твой. Неужто позволишь его отнять? Это богатый шляхтич, да и князь Ярема за него золотом заплатит. - Давайте ляха! - грознее прежнего требовали казаки. Тугай-бей потянулся на своем седалище и встал. Лицо его во мгновение преобразилось: глаза расширились, словно у лесного кота, зубы оскалились. Внезапно он прыгнул к молодцам, требовавшим выдачи пленного. - Прочь, козлы, собаки неверные! Рабы! Свинояди! - рявкнул он, схватив за бороды двух запорожцев и в ярости эти бороды дергая. - Прочь, пьяницы, твари нечистые! Скоты гнусные! Вы у меня ясырь пришли отнимать, а я вас вот так!.. Козлы! - Говоря это, он рвал бороды все новых молодцев, наконец, поваливши одного, принялся топтать его ногами. - На лицо, рабы, не то ясырями будете! Не то всю вашу Сечь ногами, как вас, потопчу! Дотла спалю, падалью вашей покрою! Перепуганные депутаты пятились - грозный друг показал им, на что способен. |
