— Значит, говоришь, не надо мне к чабанам ехать? Значит, все спокойно там?

— Слава аллаху, отец. Дух революции не проник к отарам. Все овцы целы, а чабаны кланяются тебе. На днях весенний окот начнется. Алты-ага сам к тебе приедет, каракулевые шкурок привезет и мяса.

— Ладно, Аман, ты и дальше следи за делами в песках. Пока туда один езди, но скоро я тебе и помощников дам. Вот как раз и Черкез со службы пришел, — встрепенулся Каюм-сердар и крикнул: — Черкезхан, зайди, Аман вернулся, поздороваться хочет.

Черкезхан, пригнувшись, вошел в кибитку, снял у входа сапоги.

— Здравствуй, пропавший, — подал руку брату. — Я уже хотел полицейских за тобой послать. Не понятно, чего хорошего ты там находишь?

Аман чуточку смутился:

— Тебе, Черкез, человеку городскому, не понять всех прелестей пустыни. А я с самого детства в пески езжу.

— Не боязно одному? Говорят, аламанщики на Хивинской дороге действуют.

— Вот и я о том же говорю, — заметил Каюм-сердар. — Думаю, как созовет генерал Косаговский туркменскую милицию, Аману и провожатых можно будет дать.

— Без нашей помощи возьмет себе провожатых, — сказал Черкезхан. — Генерал согласен сделать Амана старшим милиционером. А послужит год-другой, можно будет и в прапорщики произвести.

— Ты что, Черкез?! — возмутился Аман. — Долго ты думал? Почему ты за меня все решаешь?

— Старше тебя, умнее тебя и знатнее — вот и решает, — проворчал Каюм-сердар. — А ты разве не хочешь стать офицером?

— Нет, отец, никогда и ни за что! Я — джигит-наездник! Братьев Каюмовых весь Закаспийский край знает! Сменить седло наездника-циркача на седло, милиционера — это позор!

— Вот ты как заговорил, — со злостью заметил Черкезхан. — Братьев Каюмовых весь край знает…

Знают как людей, замаравших себя связями с русскими босяками! Знают как людей, которые таскают по арене красные знамена. Ратх второй месяц на цепи — за связи с босяками. И ты дождешься!

— Брось пугать, Черкез, — с небрежностью возразил Аман. — Для тебя все — босяки. Что, разве Романчи — босяк? А вы его посадили в тюрьму. Разве все другие, которые в цирке речи говорили, — они босяки?! Да нет, Черкез. Они не босяки. Они настоящие люди. У них очень добрые сердца, поэтому они хотят, чтобы все босяки хорошо жили!

— Ух, собака! — взъярился Черкезхан. — Я тебе… Я покажу тебе… Да он же самый ярый демократ! — Черкез зашарил рукой в кармане, словно намереваясь вытащить оттуда пистолет, но Каюм-сердар придержал его за руку:

— Не горячись, штабс-капитан. Дождемся приказа Косаговского насчет милиции, потом поговорим с ним по другому. Убирайся отсюда, змееныш! — махнул на Амана. — Чтобы глаза мои тебя не видели!

Аман вышел из кибитки отца н сразу заглянул к Ратху.

— Злые оба, как псы, — сказал со вздохом и спросил: — Ну, что пишет?

— Ох, Аман-джан, ты осчастливил меня… Не знаю, как тебя благодарить.

— А у меня тоже счастье, — на ухо прошептал Аман. — Галия родила сына.

Ратх сжал брату руку, затем обнял его:

— Поздравляю, Аман. Теперь береги их… от этих…

— Их сберегу, и тебя спасу, — пообещал Аман.

* * *

В один из ярких майских дней Черкезхан, явившись на службу по-летнему, в белом кителе н фуражке под белым чехлом, нашел на своем столе только что принесенное дежурным по штабу письмо.