— О Фениксе я давно забыл, — небрежно отвечал Аман. — У меня давно другая. Ее зовут Резеда. Есть такой цветок, но она красивее самого цветка.

Вечером в цирке братья обменивались лишь деловыми репликами, на откровенные беседы не находилось времени. А после представления Амана брали под руки его дружки — сыновья аульных богатеев, сажали в фаэтон и увозили в ресторан, а потом — в обитель «Сорока двух номеров». Аману некогда было интересоваться настроением младшего брата.

Черкез целыми днями пропадал на службе, а вечером уходил Ратх, — так что они почти не виделись.

Женщины подворья вовсе не интересовались жизнью молодых парней. А что касается самого Каюм-сердара, то старик всецело был занят судьбой Черкеза. Он никак не мог простить снохе наглой выходки в цирке. И теперь спешил поправить ошибку Черкеза в выборе жены. В доме Каюм-хана все уже знали, что второй женой Черкеза станет младшая дочь ишана — Рааби. Знали и о том, как заартачился Черкез, когда отец сказал ему: «Когда привезем ее тебе, тогда и увидишь лицо!» Молодой офицер оскорбился: «Брось, отец, свои патриархальные замашки!» Тогда Каюм-сердар уломал ишана, чтобы тот показал сыну свою дочь. Черкеза пригласили в гости. Втроем — ишан, Каюм-сердар и он сидели в белой юрте. И тут вошла с чайниками Рааби. Черкез внимательно оглядел ее и остался доволен: «Вот уж кого, действительно, не обидел аллах красотой! Какое белое и с каким цветущим румянцем лицо! А какой стан!» — с вожделением подумал он. Дочь ишана, заметив, какое приятное впечатление произвела ее красота на гостя-офицера, кокетливо повела бровью, чуть заметно передернула плечами и грациозной поступью удалилась из кибитки. Вернувшись после этой встреча домой, Черкез признался отцу:

— Прости, отец, за мои капризы. Вкус у тебя, словно у шахин-ин-шаха!

— А ты как думал! — довольно заулыбался Каюм-сердар.

После того, как увидел свою новую невесту, Черкез-хан и вовсе перестал думать о Галие. Вернее, он думал о ней, но не как о женщине, которая еще может приносить ему наслаждение, а как о помехе, которая своими слезами может испортить ему настроение во время тоя. А к тою уже начали готовиться…

Лежа в своей комнатушке на тахте, Ратх часто слушал как всхлипывала невестка. Сначала он думал: «Ай, помирятся». Но потом заметил, что никто из домашних не замечает княжну. Все словно сговорились. Только и слышались из кибиток издевательские разговоры о «казанской сиротке». Однажды Галия позвала к себе Ратха и, всхлёпывая, отчего показалась совсем девчонкой, попросила:

— Деверек, прости, что тебя побеспокоила. Но эти ваши фурии решили уморить меня голодом. Со вчерашнего дня у меня во рту не было ни крошки!

— А почему вы не пойдете к ним и не попросите еду? — удивился Ратх.

Галия усмехнулась и произнесла гордо:

— Никогда в жизни! Никогда в жизни они не поставят меня на колени!

— Они не хотят вас поставить на колени. Они хотят, чтобы вы были как все они. Чтобы сидели с ними в кибитке, ткали ковры, мыли посуду и носили из арыка воду, — пояснил Ратх.

— Ах, деверек, не говорите глупостей, — печально вздохнула Галия. — Неужели я похожа на черных девок, которых полно в вашем дворе? Да у меня руки совсем не такие!

— Что же вы хотите от меня, Галия-ханум?

— Милый деверек, вы единственный, кого я считаю настоящим человеком в этом доме. Сходите в магазин, купите мне хотя бы пирожных. И конфет шоколадных к чаю. Вот вам деньги…

— Хорошо, ханум… Но разве Черкез не приносит вам пищу?

— Ох, деверек, деверек, да он же давно не замечает меня.