Ратх купил и принес Галие все, что просила. И с этого дня стал заботиться о ней. Иногда слышал, как Черкез кричал, обзывая княжну самыми скверными словами. Слышал, как эта пухленькая красавица вдруг бросалась с кулачками на мужа и визжала на весь двор, призывая на помощь аллаха. Потом она долго рыдала. Выплакав все слезы, начинала умолять Черкеза, чтобы простил ее за случайно сорвавшиеся с губ глупые слова. Галия клялась, что любит его больше всех на свете, что она умрет от горя, если Черкез приведет в дом еще одну жену. Наконец произошло самое невероятное. Галия однажды, чтобы доказать свою любовь, весь день сочиняла стихи и вечером стала читать их ему. Тогда он посмотрел на нее с опаской и, решив, что ханум свихнулась, ушел молча. И после этого стал избегать ее. Ратх, не выдержав деспотизма старшего брата, вмешался:

— Черкез, пожалей ее!

Тот лишь усмехнулся, обнажив зубы, и сказал злобно:

— Не жалей таких, которые способны убивать любовь, дорогой мой брат!

Ратх задумался. Перед ним встал образ Тамары. Эх, как бы он презрел ее, будь Тамара его женой. Но подумав так, Ратх вдруг испугался собственных мыслей, и сердце его застучало протестующе: «Никогда, никогда я не обидел бы ее вот так!»

Выплакав все свои горести, Галия изменилась и внешне, и внутренне. Красота ее поблекла, словно после болезни. Большие черные глаза стали задумчивыми. На колючие реплики женщин она уже не отвечала, и те переговаривались тихонько: «Ну, слава аллаху, еще денек-другой, и эта развратница начнет мыть черные котлы!» Но не об этом были мысли Галии. Думала она о том, что лучшие чувства ее души растоптаны, что любовь уже не вернуть, и надо как-то жить по-новому. Сначала она хотела пойти к самому начальнику области и пожаловаться на Черкеза. Но поразмыслила немного и решила: «Он убьет меня, если пошатнется его карьера!» Однако Галия нуждалась в сочувствии и искала хоть какого-нибудь утешения. Несколько раз принималась она думать о женской гимназии. «Ведь я могу быть учительницей. Я окончила пансион благородных девиц, могу преподавать русский язык и литературу. А если надо, по и по-татарски буду учить.» И тут же отбрасывала эти мысли, словно окутывалась страхом и неверием в собственные силы. И наконец решилась на самый опрометчивый поступок. Однажды утром, когда Черкез уехал на службу, а Каюм-сердар и его жены занялись подготовкой к тою, Галия вышла со двора и направилась к Скобелевской плошади. В сумочке она несла аттестат об образовании и тетрадку со стихами, написанными на татарском языке. Галия пересекла площадь, завернула за угол собора Михаила Архистратига и вскоре оказалась у дверей редакции газеты «Асхабад». Заволновавшись, Галия остановилась у входа. И тут машинистка, увидев ее в окно, стукнула по стеклу: «Заходите!»

Сразу осмелев, Галия доверчиво улыбнулась ей через окно, и минуту спустя уже была в кабинете Любимского.

— Чем вже могу служить, прекрасная госпожа? — спросил редактор, поглаживая лысую голову.

— Вот, посмотрите… Может быть… — С этими невнятными словами Галия положила на стол аттестат.

— Прекрасно, прекрасно, — смягчился Любимский. — Но меня интересует, что вже вы умеете делать, госпожа Каюмова?

— Я пишу стихи… Правда по-татарски, но если попробовать, может быть, и по-русски получатся?

— Ха, она умеет писать по-татарски и может попробовать по-русски! — воскликнул Любимский. — Как это вам нравится, граждане?! А вы не сумели бы разобрать весь этот хлам и привести, в конце-концов, мой кабинет в порядок? — Любимский повел рукой, указывая на кипы старых, пожелтевшх газет, стопку журналов и паутину в углах под потолком.