— Что же ты раньше не могла навестить?

— Ксана, милая, я пыталась много раз! Пыталась, понимаешь?!

— Ладно уж… Я завтра приду домой, — устало сказала Ксения и, увидев радостно улыбающегося Асриян-ца, попросила: — Арам, если сможешь, приезжай на фаэтоне.

— Какой может быть разговор, Ксана!

Тут она скрылась в фургоне. Конвоир затворил дверь и повозка двинулась в сторону тюрьмы.

На следующий день, в одиннадцать утра, когда Ксения вышла из тюремных ворот, фаэтон стоял на обочине. Тамара взяла под руку Стабровскую и словно больную повела к коляске.

— Боже, как голова кружится, — говорила та. — Я вчера вообще думала свалюсь с ног. Но что — я? Что — я? — тут же забеспокоилась она. — Людвига надо спасать! У него — чахотка… Открытая форма.

— Ксения Петровна, разрешите, я помогу вам сесть, — предложил Арам.

— Будь любезен. Признаться, я думала, что вы о нас совсем забыли. За четыре месяца ни одного свидания, ни одной передачи.

— Ксения Петровна, знали бы вы сколько мы хлопотали! — сказал Асриянц.

— Поверь мне, Ксана, я раз десять пыталась пробиться к тюремному окошку — и все тщетно.

Пока они вели разговор, фаэтон пересек железную дорогу и выехал на Гоголевскую. Тут, как только приблизились к Куропаткинскому проспекту, из армянской церкви вышли монахи. Священник Гайк подошел к остановившемуся фаэтону, слегка поклонился Стабровской и осенил ее крестом:

— Дочь моя, я сделал все возможное, чтобы уберечь вас от сибирской каторги.

— Спасибо, батюшка, — признательно произнесла Ксения и на глазах у нее заблестели слезы. — Спасибо… Да только поможет ли? Ведь у него — открытая форма.

— Не падай духом, сестра, церковь тебя не оставит. Поезжай, отдохни и успокойся.

Фаэтон миновал Русский базар, караван-сарай, выехал на Нефтоновскую и спустя полчаса Ксения была В доме Асриянца, в своей квартире. Тут пахло застоявшимся воздухом, но комната выглядела прибранной. Аризель постаралась: подмела полы, заправила постель В истопила баньку. Оглядев комнату и поплакав в подушку, Ксения отправилась мыться и, через час, когда вернулась, у нее уже сидели гости — приятели Асриянца. Откупорили бутылку кагора.

— Ах, мальчики, мальчики, — заговорила Ксения. — Не цените вы волю, не знаете тюремных порядков. Боюсь я за вас, миленькие. От Людвига за четыре месяца ничего не осталось. Как они его били! Как били! А измывались как! Боже милостивый, это хуже всякой пытки для легочника, когда на цементный пол в камеру нальют воды. А они так и делали. В камере испарение, Людвиг кашляет, а надзиратель орет на весь коридор: «Чего кашляешь? Чего брешешь, как кобель? Надоели твои притворства!»

— Вот сволочи! — не выдержал один из гнчакистов, Аванес Мякиев.

— Мало их убить! Давить надо, как клопов! — занервничал его брат, Гамаяк.

— Вот из этого собственными руками пристрелю! — пригрозил, тряся револьвером, Арсен Айрапетов. — За Людвига, за Аршака, за Егорова!

— Ай, брось ты считать, — прервал Гамаяк. — Разве перечислишь всех, кого они держат в тюрьмах!

Видя, как расходились ребята, Ксения перестала плакать. Глаза ее высохли, и бледное лицо подернулось печалью.

— Арам, — обратилась она к Асриянцу, — начальник тюрьмы обещал перевести Людвига после суда в лазарет, да только дал понять, что за «так» хлопотать не станет. У меня есть золотые часики — подарок моей тетушки в день нашей свадьбы.