– Я никуда не собираюсь уходить, – уже не так гневно, но суховато и твердо поправила Эльга. – Я была соправительницей Ингвара, как и ты, – она взглянула на сына. – Мы владели этим престолом втроем. Теперь нас осталось двое – ты и я. Таков был уговор между моим Олеговым родом и родом твоего отца. Послухи живы и сейчас здесь – Асмунд, полянские бояре. Нет только Торлейва и… Хельги, – она вздохнула, вспомнив самого старшего и самого обаятельного из своих братьев. – Но мои права – на всю жизнь. Даже когда ты женишься, я буду сидеть на своей половине престола, пока не умру. Я своим браком с Ингваром создала Русскую державу от Хольмгарда до Днестра, и я не раз уже не позволила ей развалиться. В тот день, когда я пришла на могилу Ингвара, я это сделала для того же – чтобы не дать моей державе развалиться и не оставить моего сына без наследства.

– У древлян же было два князя, – шепнул Улеб, когда Святослав отошел от матери и сел рядом с ним. – Они прикончили старого, а нам, то есть тебе, остался молодой. Уж этот от нас не уйдет!

Святослав не ответил, но взглянул на него с досадой. Эльга показала им лоскут от рубахи Маломира с кровью его сердца, и Святослав уже знал: эту кровь пролил и этот лоскут отрезал скрамасакс в руке Мистины, Улебова отца.

– Зачем ты с ним так? – Ута, страдая сильнее, чем если бы кто вздумал побить ее саму, положила руку на руку Эльги. – Он ведь князь, он не должен даже допускать мысли, что кто-то может его… ударить.

– Даже князь, даже василевс цареградский не имеет права попрекать бесчестьем свою мать, – вполголоса отчеканила Эльга. – Это Асмунд его научил, будто он после богов теперь первый, так пусть не разгоняется – перед ним еще есть я! И стол Олегов он получает не от Ингвара, а от меня! От Ингвара он получил бы только свой Хольмгард и сидел бы всю жизнь над Ильменем, на гусельках играл!

Эльга могла бы сказать еще немало – о том, на что она решилась и чем пожертвовала, чтобы сохранить для сына единую и могучую державу, которую тому не придется делить с соперниками. Но иные подвиги таковы, что лучше хранить их в тайне, и она надеялась, что они умрут вместе с ней, сохраненные лишь в ее памяти.

И еще в памяти того, кто разделял с ней ее заслуги и позор, кто был ее острейшим мечом в борьбе за державу и будущее. Тот, кто знал, чем Святослав ей обязан, больше, чем знал даже Ингвар.

* * *

Давно ли, казалось, Ингвар поднимал трехлетнего сына над тушей жертвенного коня перед началом похода на греков и его тоненький детский голосок вливался в общий крик: «Перуну слава!» И вот Ингвар сам ушел в небеса по Перуновой тропе, и на вершине Святой горы перед жертвенником стоит Святослав. Его стрый Тородд оглушил жеребца молотом – на такой удар у отрока еще не хватило бы сил, – но он сам нанес уложенному коню удар в горло. Пристально наблюдавшие за ним бояре переглянулись и чуть заметно кивнули: для тринадцати лет удар поставлен недурно. Глазами показали Асмунду: молодец, выучил как надо.

– Лет через пять я покажу тебе, как приносят богам людей, – негромко сказал ему Мистина, пока все направлялись от Святой горы к княжьем двору. Белые кафтаны были забрызганы кровью, отроки впереди несли большие котлы с жертвенным мясом – долей людей.

– Почему не сейчас? – Святослав живо обернулся к нему. – Я уже имею право!

– Приносящий такую жертву и себя немного отдает во власть Марены, а ты еще слишком юн, чтобы защититься от нее. Я знаю… со мной такое бывало.

– И что?

– Еле выплыл, – Мистина слегка улыбнулся, вспоминая черное море, звезды в вышине и вторящие им огни палат Морского Царя – где-то очень глубоко под собой.