А всадники мелькали уже и на другом конце веси. Мужики побросали топоры – русов было больше раза в два, и все тропы, все пути к бегству уже были отрезаны. По снегу бабы с детьми все равно далеко не убегут. Из Малина и без снега мало кто убежал… Жителей согнали в одну кучу. Женщины прижимали к себе детей, подростки жались к матерям и друг другу. Вокруг стояли всадники в кольчугах и шлемах, похожие на железных выходцев из Нави. Градовница цеплялась за Ветляну и дрожала. Мужа ее, старшего Ладовекова сына, еще до Коляды снарядили в княжеское войско. И где же то войско? Когда русь пришла, между нею и весняками никого не оказалось.

Шли последние мгновения жизни, и каждое падало тяжелой каплей.

– Смотри… Марена… – дрожа, прошептала Градовница. – Пришла сама за нами…

Из леса выехали еще несколько всадников, а за ними – женщина на почти белой лошади. Медленно падал пушистый снег, женщина неслышно двигалась под его покровом, и казалось, ее белые одежды, белое строгое лицо составляют одно целое с белым пухом небесных лебедей. От этого зрелища кровь леденела в жилах, хотя день был не морозный. Шла оттепель, но женщина на белом коне несла не просто холод. На ее коне сидела смерть, приходящая порой вот таким же тихим, но неумолимым шагом…

Ветляна и не удивилась, что они наяву видят богиню. Может, так и положено, да те, к кому Марена является в их последний час, уже не могут об этом рассказать.

Белая женщина остановила коня возле крайней избы. Отроки помогли ей сойти, провели внутрь. Хозяева избы, Лазгота с семейством, стояли среди пленных и тоже с изумлением наблюдали за этим зрелищем.

К толпе подъехал русин, поигрывая звенящей плетью. Из-под плаща виднелась рукоять меча – золотая и серебряная, как солнце и звезды. Глянув ему в лицо, Ветляна изумилась: да он совсем молодой еще, безбородый.

– Ой тя сквозь землю! – охнула мать. – Это ж сам князь ихний…

– Да ты что… – не поверила Градовница.

– Истовое слово!

– Кто среди вас старший? – выкрикнул всадник.

– Это я! – отозвался из гущи толпы Ладовек и стал проталкиваться ближе.

Жена было ухватилась за него, не желая отпускать, но он тряхнул связанными руками, отцепляясь.

– Ты, что ли, князь киевский Святослав? – крикнул кто-то из толпы.

– Нет! – Всадник засмеялся, и его лицо, освещенное белозубой улыбкой, стало таким красивым, будто это сам змей-летавец. – Я не Святослав. Я – Лют Свенельдич. А тебя как звать?

– Ладовек я, Размолвы сын.

– Пойдешь со мной.

– Куда?

Но Лют Свенельдич не ответил, а повернул коня и поехал прочь. Какой-то рус древком копья подтолкнул Ладовека в ту же сторону: давай, шевелись.

Ладовека увели.

– Ой ты мой кормилец, ладо мое милое… – запричитала Полетуша, будто муж ее уже умер. Казалось, съедят его там живьем.

– Казнить будут… – Градовница задрожала, не отпуская руку Ветляны. – Ужасно как-нибудь.

Весняки ждали; иные причитали, другие застыли в смертном ужасе.