– А я дам гривну золотую тому, кто принесет мне меч моего отца! – добавил Святослав. – Пусть все знают, до последнего отрока!

Запахнув кожухи и надев шапки, воеводы вслед за юным князем вышли наружу. Близок был вечер, со стороны стана слышался стук топоров – отроки сколачивали рогатки для ограждения. Тянуло дымом костров: свободные от работ и дозоров грелись и варили похлебки. Над вершиной горы тоже вились дымки, но слабые.

Святославу подали коня, и он поехал к стрелометам. Разместить их решили с двух сторон – предградья и рва. Пользуясь остатками дневного света, начали пристреливаться. Несколько первых залпов даже перебросили стрелы через вершину, но потом нужные углы и расстояния были найдены.

С Эльгой в избе осталось лишь несколько человек.

– Зря я тогда Грозняте глаз не вышиб… – с упреком самому себе пробормотал Мистина. – А ведь мог бы…

– Может, попытаться как-то поторговаться с ними, – Эльга с надеждой взглянула на него, зная, как ловок он во всякого рода переговорах. – Чтобы нам отдали Предславу… а мы за это выпустим их жен и детей.

– Нет, – Мистина вздохнул и покачал головой. – Нельзя давать Володиславу понять, что у него есть хоть что-то, дорогое нам. Он ухватится за это и начнет тянуть с переговорами. Ведь если он засел в городе, значит, ему есть чего дожидаться. А мы даже не знаем – чего. Так что Святша в главном прав: с ним нужно кончать поскорее.

– И весь свет белый должен содрогнуться от ужаса этой расправы, – мрачно подхватил Тормар и взял свою шапку. Сегодня привычная озабоченность в его чертах казалась более чем оправданной. – Она должна войти в предания, в поговорки. Чтобы двадцать поколений древлян боялись имени русов, и ни они, ни другой кто даже не думал поднять оружие на русского князя.

– Но неужели мы вечно будем править ими только страхом?

– Мы им чужие. Бояться они нас могут. А любить – покон родовой не велит. Покон разломать – это можно. А вот научить взамен любить нас… Боги у нас разные.

Тормар развел руками, будто обрисовывая невозможность этой задачи, и тоже вышел.

Эльга поняла его: говоря о разности богов, он имел в виду вовсе не разницу между Перуном и Одином.

Оставшись с княгиней вдвоем, Мистина неслышно подошел, оперся ладонями о стол по бокам от сидящей Эльги, наклонился и прижался губами к шелку повоя на ее затылке.

– Не знаю, как может любить кого-то другого всякий, кто видел тебя, – шепнул он.

– Я пришла к ним в облике смерти… – пробормотала Эльга, не оборачиваясь. – Я сейчас подумала… надо что-то делать… чтобы… ну, не дожидаться, пока то же самое придется сотворить в других краях… у северян… кривичей… на Ильмене… Нужно поговорить с ними… Хоть попытаться. Убедить, что вместе с нами им будет жить лучше и безопаснее. И даже богаче, несмотря на дань.

– Каждый мелкий князек хочет быть самой большой лягушкой в своем болоте. И чем меньше в этом болоте известно про весь остальной белый свет, тем каждая лягушка в собственных глазах толще. Свои князья для всех них – потомки их пращура, им они с радостью дают полюдные дары, как своим богам. А мы для них – чужаки, мы держим власть над ними силой оружия и собираем дань силой, чтобы содержать и вооружать дружину и вновь приходить в дань. Так было всегда, во все времена и во всех землях, что попали в зависимость от сильных соседей. Но мы ведь не можем… то есть князья не могут, вы со Святкой не можете стать родней их пращурам!

– Маломир предлагал мне это, – с удивлением напомнила Эльга.