Мелкий дождь постепенно стих. Гарен собрался было отправиться в обратный путь, и тут услышал странный шум — поначалу он решил, что это его охотники наконец-то разыскали своего князя, но вскоре понял, что ошибся.

Собаки в его своре лаяли звонко, заливисто — а тут не лай вовсе слышался… глухой, низкий рык, который издать могла собака раза в два больше алана.

— Грызь, Хват — сидеть! — приказал Гарен, догадываясь, что за охоту он сейчас встретит. Князь не боялся, потому как не пересек Рубеж, а охота в приграничных землях нарушением перемирия не считалась — но всё же нечасто доводилось ему встречаться с соседями.

Рассеявшиеся было тучи набежали снова, закрыли солнце. Поднялся ветер, насмешливо хихикнул в переплетении ветвей, бросил в лицо Гарену ворох опавших листьев.

Князь вдруг краем глаза заметил, как из чащи выскочила тень величиной не больше зайчонка, и такая же серая — завидев Гарена, с быстротой молнии она метнулась к нему, в мгновение ока взобралась на плечо, а оттуда спустилась в шаперон.

Замерла, чуть посапывая — теплая, дрожащая.

Он не успел опомниться, как стало тихо — казалось, даже воды Сионы остановились.

В наступившем безмолвии охота выехала к берегу реки, и каждый всадник был похож на ночной кошмар…

Рослые, широкоплечие, от шеи вниз — вроде бы люди, только с очень темной кожей, а вот от шеи вверх — ни дать, ни взять, твари ночные. Морды волчьи, кабаньи, оленьи и такие, для которых нет названия в языке людей; рога, уши, птичьи клювы — все вперемешку, словно с десяток животных изрубили в куски, а потом соединили, как попало. Лишь изредка встречались подобия человеческих лиц. Все в туниках без рукавов, а руки пестрят шрамами и татуировками. У многих на левой щеке красовались длинные шрамы — или, у кого щека шерстью поросла, белые полосы. Гарен знал: это нечто вроде знаков отличия, и, судя по ним, он встретился с бандой отменных головорезов.

Животные, на которых они ехали верхом, лишь отдаленно напоминали лошадей — красноглазые, косматые, клыкастые. А по сравнению с их псами аланы-мясники выглядели настоящими щенками…

Предводитель цвергов, завидев князя, подъехал ближе.

— Рад встрече, кня-азь Га-арен! — ухмылка на морде белого волка вышла отменная — от уха до уха. — Удачный де-энь сего-одня для охоты, ве-эрно?

— И я рад, король Эйкела, — спокойно ответил Гарен. — День удачный, только вот мой кабан, похоже, другого мнения.

Эйкела оценил шутку и рассмеялся хриплым лающим смехом. Некоторые цверги последовали его примеру.

— Моя добыча то-оже пока так ду-умает… а ты не видел ненароком, куда она побежала? Ска-ажи мне, кня-азь Га-арен, как дру-угу!

— Не видел, — сказал Гарен. Тень у него в шапероне затаила дыхание.

— Пра-авда? — в глазах цверга загорелся красноватый огонек. — Покляни-ись самым дорогим, что у тебя есть!

Воинственные цверги любили клятвы. Гарен это знал, и потому не медлил с ответом…

— Клянусь, — сказал он. — Самым дорогим, что на мне есть. Я никого и ничего не видел.

— Ну-у, — волк снова ухмыльнулся. — Тогда-а… удачной охоты!

Цверги пронеслись мимо, точно ураган. Когда шум охоты стих, Гарен вдруг почувствовал, что в его шапероне пусто.

Тень исчезла, не попрощавшись.

Но это было полбеды — серебряный медальон, что дала ему Матильда, тоже исчез. "А ведь это и было самое дорогое, — подумал князь. — Вот как быстро сбылась клятва…"

Тревога вернулась к нему. Гарен обернулся — как раз вовремя, чтобы увидеть, как из зарослей вырвался кабан и помчался прямо на него.