— А как же с расследованием Тобратова? Там, похоже, другие обвиняемые…

— Разберетесь. Скорее всего, это авантюра. Тобратов выкинул какой-нибудь фортель, чтобы отвести от себя подозрение. Не поддавайся на его удочку. Но на всякий случай прощупай почву. Кто-то из наших оперативников должен быть в курсе дела.

— Ленту заберете в Москву или… — несмело спросил лейтенант.

— Или, — отмахнулся, как от надоедливого комара, Полуэктов. — Вот Антону Ивановичу отдашь.

Следователь по особо важным делам стал укладывать чемодан.

7

«Чтобы стать хорошим следователем, — говорил не раз на лекциях в юридическом институте профессор Сидельников, — надо быть не только хорошим психологом, надо еще обладать логическим складом ума. А этому надо постоянно учиться, тренировать ежедневно мозги, как и мускулы».

За двадцатилетнюю практику Полуэктов научился разбираться в людях, что же касалось ежедневных тренировок мозгов, тут у него силы воли не хватало: ни физзарядкой он по утрам не занимался, ни логическими рассуждениями не утруждал себя, выбирая при решении сложных запутанных дел наиболее легкий путь.

Так поступил он и в деле ограбления инкассатора.

Запугать бывшего зека Ракова, случайно схлопотавшего три года: по пьянке забрался с дружком на прокурорскую дачу в поисках спиртного и украл портативный радиоприемник «Панасоник», испытавшего все ужасы тюремных порядков; и художника Вуциса, наслышанного от дружка о паханах, буграх и прочих лагерных начальниках, издевающихся над осужденными — много ума не потребовалось. А вот предвидеть наперед логическое развитие событий, у Полуэктова смекалки не хватило…

Вуцис, выйдя из милиции, из тесного, давящего своими стенами и низким потолком кабинета, освободившись из тисков безжалостного и страшного, как питон, следователя по особо важным делам, опустошенный, раздавленный, начал потихоньку приходить в себя — тихие улочки малолюдного милого городка, зелень деревьев, синее небо с еще теплым, но уже не знойным солнцем, свежий воздух действовали на него благотворно, успокаивающе, и он начал осмысливать последний допрос, сознавая, что где-то допустил ошибку, что-то сделал не так. Ему было стыдно за свое поведение, за трусость — состояние было такое, словно его вываляли в грязи. Чего он, собственно, испугался? Да, номер на двигателе он перебил, только один раз, зачем же он подписал протокол допроса, где Скородумов записал ему и подделку номеров ЗиЛа и красных «Жигулей»?

Он всхлипнул, как мальчишка, ни за что ни про что избитый злым, сильным дядей, которому не может дать сдачи. Теперь он ясно сознавал, что сделал глупость, подписавшись под заведомой ложью, раскаивался, но стоило вспомнить лицо следователя по особо важным делам, его каверзные вопросы, угрозы, обыск дома, его снова бросало в дрожь. И он понимал, что, если бы не подписал протокол сегодня, подписал бы его завтра: пусть лучше судят, чем терзают ежедневно его, жену, пятилетнюю дочурку, которая уже все понимает и боится чужих дядей с сердитыми глазами, чего-то ищущих в комнатах, перевертывающих все вверх дном…

Вуцис бесцельно брел по улице, не зная, куда идти, что дальше делать. От дум, нервного перенапряжения болела голова, хотелось забыть все и забыться, отключиться от этой жизни, уйти туда, где бы его никто не видел, ни о чем не спрашивал. И как он ни старался отогнать мысли о нелепом положении, в которое он вляпался, они вертелись в голове, как пчелы в роевне, отыскивая выход. Больше всего его мучил вопрос, почему следователь по особо важным делам, показав ему фоторобот, схожий то ли с Тобратовым, то ли с Петропавловским, просил не говорить об этом в милиции.