Кстати, второй твой дружок — художник видел именно ту машину, на которой налетчики совершили ограбление, и грузовик, перекрывший путь инкассаторской «Волге». Ни у Грушецкого с Татарниковым, ни у тебя с художником нет алиби. Что прикажешь нам делать? Конечно, нам бы хотелось, чтобы вы были свидетелями. А вы уперлись как быки: Грушецкого и Татарникова видели только утром, в Иваново-Константиново. А в три часа они были уже в десяти километрах от села — туда за это время пешком можно дойти. Можно?
Раков неуверенно пожал плечами.
— Так вот, твой друг художник видел машину и в ней водителя в женском парике и темных очках. Даже портрет его нарисовал, — Скородумов достал из стола рисунок и показал допрашиваемому. — Узнаешь?
Раков помотал головой.
— Я его никогда не видел.
— Допустим. Нашлись еще люди, которые в тот день бродили по лесу в поисках грибов и недалеко от машины наткнулись вот на этих двоих мужчин, — следователь достал из стола еще два снимка-фоторобота. Раков отшатнулся: мужчины на портретах явно смахивали на Грушецкого и Тобратова. — Теперь узнаешь?
— Не может быть, — снова помотал головой Раков.
— Очень может быть, дорогой Анатолий Тимофеевич. А мы тут воду толчем — в девять или двенадцать часов… Грушецкого нет, Татарников еще этого не знает, а если узнает, все на него начнет валить. Но какая ему вера. А вот если вы с художником подтвердите, что видели их, другое дело.
Раков хотел что-то возразить, но в это время вошел Полуэктов, сосредоточенный, возбужденный, энергично сел в свое кресло и, сердито взглянув на автомастера, с ходу приступил к допросу:
— Так во сколько и где вы видели четвертого июля Грушецкого и Татарникова?
— Я уже объяснял, — робко начал Раков.
— Без предисловий, — оборвал его Полуэктов. — Мы уже месяц толчем воду в ступе и никак до истины добраться не можем. Во сколько и где?
— Ну где-то около десяти, может, чуть позже, — Раков глянул на Скородумова, и тот одобрительно кивнул. — В Иваново-Константиново…
— И около трех в районе нападения на инкассатора, — дополнил Полуэктов.
Раков лишь пошевелил пересохшими губами.
— Да ты не бойся, Грушецкий тебе уже ничего не сделает. И Татарникова песенка спета. О себе подумай, о жене, о детях — в свидетелях лучше быть или в подсудимых? Так подтверждаешь, что видел Грушецкого и Татарникова после полудня в районе преступления?
Раков снова затравленно глянул на Скородумова, ища у того совета или поддержки.
— Следователь по особо важным делам дело тебе говорит, — сказал Скородумов. — О себе подумай, о жене, о детях. Грушецкого нет, и ему от того, что на него лишний грешок спишем, хуже не станет. Согласен?
Раков покорно кивнул.
— Отлично! — оживился Полуэктов. — Записывай, дай ему подписать — и пусть катит на все четыре стороны. Осточертело всем это дело с инкассатором.
Скородумов быстро дописал протокол допроса и протянул его Ракову.
— Подписывай — и свободен.
Раков подумал, начал было читать, но то ли почерка не понимал, то ли от возбуждения не мог смысл написанного уловить, махнул рукой и расписался.
— Вот так бы давно, — нравоучительно пробурчал Полуэктов и, указав пальцами в сторону двери, разрешил автомастеру удалиться.
Художник Вуцис оказался поумнее, посообразительнее, он сразу понял, к чему клонят следователи, и заупрямился: «Лично я не видел Грушецкого и Татарникова после полудня в районе преступления и не уверен, что на фотороботе изображены именно они». |