Искать сообщника — все равно что начинать все сначала. Но ведь на всякого мудреца довольно простоты, как утверждает пословица. Не может быть, чтобы Тобратов где-то не споткнулся, на чем-то не прокололся. Надо придумать новую ловушку. Скородумов предлагает организовать под прикрытием милиции завоз дорогих украшений из бриллиантов и золота в ювелирный магазин и устроить там засаду. Попробовать можно. Но Тобратов знает, что ему не доверяют и, значит, следят за ним, вряд ли он клюнет на такую приманку. Надо придумать что-то похитрее, потоньше… Или, наоборот — лобовое, чтоб ошеломило начальника уголовного розыска.

Полуэктов посмотрел на часы. Без пяти девять. Через пять минут на допрос приведут Татарникова. От него Полуэктов особых откровений не ожидал: удивительно упорный и твердокаменный человек — ни на испуг его не возьмешь, никакими обещаниями не умаслишь: я не я, и лошадь не моя. Каждый день то Полуэктов, то Скородумов по шесть, по восемь часов выжимали из него признания, надеясь сломить упрямство, и ни разу он не изменил показаний: в ограблении инкассатора не участвовал, ни с кем из прошлых сообщников по воровскому делу отношений не поддерживал, три года как вышел из тюрьмы, работал честно, помогал жене воспитывать троих детей. Врет нагло и ведет себя вызывающе. К концу допроса так выводит из терпения, что не хватает сил сдерживаться, и не раз Полуэктов пускал в ход кулаки. Грозится за все расплатиться… если удастся избежать тюрьмы. А за пять — десять лет многое изменится, если он там выживет.

Внезапно Полуэктову пришла заманчивая идея, для воплощения которой особого труда не потребуется, и помогут ему в этом автомастер и художник. Их он тоже вызвал на допрос, обоих тоже к девяти: пусть потомятся в приемной, поразмыслят над своим положением. Не зря говорят: нет страшнее наказания, чем беспросветное ожидание. А Полуэктов уже почти убедил их, что им ничего, кроме тюрьмы, не светит, если ему не помогут. Надо, чтобы они окончательно поверили в это. И с Татарниковым надо изменить тактику…

Скородумов, как всегда, явился в кабинет следователя за минуту до начала допроса. Исключительно педантичный человек: все у него рассчитано по минутам, все делает от и до, согласно указаний. Ему уже под пятьдесят, а так и не выбился в маститые сыскники, бегает то у одного, то у другого на посылках. Не глупый человек, но очень уж осторожный, будто из-за угла мешком напуганный, очень боится экстремальных мер: когда Полуэктов пускает в ход «принудительный» метод — кулаки, дрожит как осиновый лист, будто сейчас и его начнут колотить; потому, видно, и безынициативен, потому ему и не доверяют ответственных дел. Но помощник он незаменимый.

Быстро открыл сейф, достал нужные бумаги. Кивнул на дверь.

— Уже притопали. Как миленькие. Вместе сегодня будем или разделимся?

— Вместе, — уточнил Полуэктов. — Пусть подождут и посмотрят на своего сообщника, — нажал на кнопку вызова дежурного: — Из тринадцатой Татарникова давайте.

Татарников за месяц пребывания в изоляторе временного содержания почти не изменился: чуть похудел да синяк под глазом — отметина за непочтение к правоохранительным органам. Но таких, как он, прошедших через КПЗ и изоляторы, через допросы и побои, три года довольствующихся тюремной баландой, ничем не сломить. И на этот раз вошел в кабинет следователя, как к теще на блины, — развязной походкой с брезгливостью на лице. Прошел к столу и, не ожидая приглашения, развалился на стуле. «Ну, давай, мол, следователь, врежь мне еще раз, покажи свою силу и превосходство. И все равно я на тебя х… положил. Все равно ты ничего из меня не выбьешь, ничего не добьешься».