Не все дела о пропавших людях связаны с убийствами, в связи с чем в статистику их не включают. Когда полиция начала выкапывать жертв Фреда и Роуз Уэст из подвала их дома на Кромвель-стрит в Глостере в начале 1990-х, поначалу у коллег были проблемы с идентификацией обнаруженных тел из-за отсутствия национальной базы данных пропавших людей. Во времена, когда Уэсты начали свою продолжительную череду насилий и убийств, о пропавших девочках не было принято сообщать на национальном уровне. Если речь шла о старших подростках, полиция зачастую просто говорила родителям, что переживать не стоит, и в итоге они сами вернутся. Теперь, к счастью, подход совершенно иной.

Дело о пропавшем человеке переквалифицируют в дело об убийстве только после обнаружения тела – подозреваю, что по всей стране закопано огромное количество тел или человеческих останков. Возьмем, к примеру, дело серийного убийцы Питера Тобина. После того как он был осужден за убийство Анжелики Клюк в Глазго в 2006 году, полиция провела обыск его бывшего дома в Маргите. Они обнаружили там закопанные тела двух девушек, которые считались пропавшими, но на самом деле были убиты 15-ю годами ранее. Сколько еще смертей могло быть на его совести? В 2017 меня попросили заняться поисками пропавшей Луизы Кэй, и я полагаю, что она стала одной из его жертв. Мне удалось найти доказательства того, что еще одна женщина, Джесси Ерл, вероятно, тоже была им убита (см. девятую главу). Кто знает, были ли и другие?

Встречаясь с родными жертв вроде Джесси Ерл или Луизы Кэй, сложно оставаться невозмутимым. Рассказываемые ими душераздирающие истории, чувство безысходности после десятков лет кажущегося безразличия властей к смерти их ребенка, ужасные мысли о том, что они так и умрут, не узнав правды – в такие моменты к горлу подступает комок и становится не по себе. Я не плачу – родным от этого вряд ли будет какая-то польза, – но на глаза наворачиваются слезы. У меня есть девиз, который я всегда вспоминаю, берясь за очередное расследование: заниматься каждым делом так, как если бы случившееся произошло с моей собственной семьей.

После таких встреч, когда возвращаюсь на улицу, иду в кафе или супермаркет, я невольно задумываюсь о том, сколько людей из тех, что ходят среди нас, придерживают перед нами двери и улыбаются, подавая оброненные вещи, на самом деле беспощадные убийцы?

2. Расследователь

Работая журналистом-расследователем, я езжу не только по всей Великобритании, но и по разным удаленным уголкам планеты. Мне нравятся трудности, связанные с работой в новых условиях, когда приходится иметь дело с различными судебными системами и подходами к охране правопорядка. Самые непростые ситуации возникают, когда я работаю и снимаю за рубежом, занимаясь чем-то, что по местным законам может быть на грани дозволенного. В таких случаях я переживаю за команду, считая себя ответственным за то, чтобы оградить их от любых проблем с законом. Мне не хотелось бы, чтобы они угодили в тюрьму из-за моего упущения.

В Великобритании я могу во многом полагаться на свои контакты, но когда оказываюсь в другой стране, в этом есть что-то волнующее. Нет никакой подстраховки, мне некому позвонить и сказать: «Не поможешь ли это уладить?» Чем сложнее задание, тем больше хочется за него взяться. Когда кто-то говорит, что мне что-то не по силам, что это невыполнимо, я внимательно присматриваюсь. Увидев малейшую надежду, берусь за дело. Некоторые вещи действительно очень непросты, но, черт бы его побрал, я просто не могу не попытаться. Никогда не знаешь, чем все закончится, и в нижеприведенном деле все сложилось определенно не так, как мы ожидали.